И в условленное время съезжается в мой милый дворик две-три машины, из них вылезает приглашённая публика… Среди приглашённой публики были Гиви Корнеев, сам Малыш (естественно), старший брат Малыша Серёга (такой же нехилой комплекции гренадёр), Иля (Ильнур Ирикович Мансуров) – наш институтский сотоварищ, художник и большой шутник.

И вот вся эта банда выгружается из автомобилей, достаёт банки солений, кульки с разными вкусностями… идём наверх. Быт у меня тогда был уже налажен, но крайне спартанский. И выясняется, что нам для полного счастья было бы хорошо прикупить свеженького хлебушка, чёрненького – к сальцу-то да к водочке… А ещё зелени – петрушки, кинзы, – что сможем найти, то и замечательно. И майонеза. Вот, собственно, и всё. А остальное… много ли нам надо? В принципе, всё есть.

Гонцы за хлебом-зеленью-майонезом тут же нашлись: один из них я, а второй – Серёга, брат Малыша, самый взрослый из нас (ему тогда было года тридцать два). Сказал: «Давай я с тобой схожу, чтоб не скучно было…»

Спускаемся мы с Серёгой по лестнице, открываю я дверь подъезда – и наблюдаю следующую, весьма характерную для девяностых годов, картину. Стоит пазик… и мне это уже не нравится! Ну не нравится мне пазик, стоящий во дворе!!! У пазика распахивается передняя дверь – и в колонну по одному, в касках, брониках и в полной экипировке, на нас с Серёгой бежит… ну, пара отделений бойцов. А мы – да вот они мы: из подъезда вышли, а вот отойти от него на безопасное расстояние не смогли.

В итоге первый бегущий – а я совершенно чётко вижу: будет, сука, бить! – бьёт меня акаэмовским прикладом в грудак, а коленом – в пах. В грудак, дай Бог ему здоровья, ударил не со всей силы – потому что удар прикладом рёбра ломает гарантированно, – то есть парень врезал мне крепко, но… сдержанно. Видимо, предполагал, что я, скорее всего, мирный житель и в его боевых действиях особо не участвую. По яйцам тоже, сука, больно… но вытерпеть можно.

Серёга получает такой же комплект ударов, и первый бьющий, в маске, остаётся с нами – а остальные летят с топотом вверх по лестнице. Серёга – взрослый, здоровый – нависает нехилой своей массой над нашим конвоиром и говорит: «Чувак!

Я в куртку не полезу! Смотри сам: во внутреннем кармане паспорт…»

Чувак залезает Серёге в карман, достаёт паспорт, смотрит на него, бросает паспорт в снег, после этого оглядывается, всем своим видом показывая, что мы ему неинтересны, – и мелкой рысью бежит догонять товарищей.

Мы стоим как два… чудака, в общем: руки вгору, больно нам, в снегу валяется Серёгин паспорт…

Серёга опускает руки:

– Ну, будет мир-то дивить! Стоять с поднятыми руками посреди двора двум здоровым лбам, наверное, блин, уже хватит! Давай поднимаем имущество с земли – и идём куда шли! За хлебушком то есть… и за майонезом.

И пошли мы за хлебом и майонезом – слегка прихрамывая, поохивая и потирая ушибленные места. Купили чего смогли. Заодно по дороге немножко отдышались, прокашлялись… идём обратно.

Подходим к дому. Серёга говорит:

– А знаешь чего? Это… давай пацанам ничего говорить не будем? Потому что засмеют же! Ну реально засмеют!

– Да, – говорю, – Сергей Михайлович, ты как всегда прав. Давай замнём для ясности.

Поднимаемся на второй этаж ко мне… а дверь открыта. Заходим в квартиру – а там веселье! Если было бы чего переворачивать вверх дном, перевернули бы – но, на моё счастье, особо оказалось нечего. Ванну с толчком не перевернуть: они к полу прикручены, а из остальной мебели у меня журнальный столик и мойка, которая опять-таки приделана к полу и к стенам. Народ кряхтит по углам… какие-то люди в масках и камуфляже топчутся по моей небольшой квартирке. Всё разглядывают, лезут всюду… достали из-за двери топор – уж не помню, откуда этот топор у меня оказался, но зачем-то нужен был. И этот обычный тупой топор из хозяйственного магазина «гости» рассматривают так, будто топора раньше никогда не видели. Однако камуфлированный народ из квартиры потихонечку уходит, потеряв к нам всяческий интерес. На кухне сидит, собственно, сам Малыш. Сидит на стуле – и я понимаю, что Малышу хреновато… Ему полотенцем обвязывают голову, накладывают тугую повязку на рёбра… Занимается этим Гиви: служба в погранвойсках, видимо, включала в себя некий элемент фельдшерской подготовки. Совершенно бледный и потерянный, по квартире бродит Ильнур Ирикович Мансуров… Выясняется следующее: когда нас слегка били внизу камуфлированные товарищи и лазили по Серёгиным карманам в поисках документов, голова колонны уже подлетела к моим дверям. Ну, подлетело это «маски-шоу» к дверям, ну, позвонили в звоночек – а совершенно расслабленный народ подумал, что это мы что-то забыли: деньги, наверное. И пошёл открывать Гиви. Смуглый, усатый – ну типичный Гиви!

Открыл. Видит – рожи. Видит – стволы. Он, конечно, один, но он решительный товарищ! Что делает Гиви? А он старается захлопнуть дверь! И, несмотря на то что с той стороны толпа экипированных товарищей – но они-то толкаются плечами, а дальние упираются в дверь стволами автоматов и давят на приклады, чтобы помочь впередистоящим, – победить решительного Гиви у них получается сильно не сразу. То есть идёт борьба, возня и разжигание страстей… Когда сопротивление одиночного Гиви было силами отделения бойцов подавлено, в квартиру вояки уже врывались обозлённые. Ещё бы: они видели злого нерусского, который пытался им противостоять! А Гиви не любит давления, пусть даже вооружённых и экипированных людей, поэтому он оказал решительное сопротивление!

Воины ворвались в квартиру, потом на кухню – а на кухне Малыш мыл посуду в раковине (ну, Малыш… два метра ростом). А в составе посуды присутствовали в том числе и кухонные ножи. И первый влетевший – такой низкорослый, но резвый – решил, что именно Малыш здесь наиболее опасен. Правильно, между прочим, решил. И, чтобы Малыша нейтрализовать, стал его лупить прикладом в грудак, а потом ещё и по башке. А Малыш – ну, он понимает, что это не шпана какая-то, а стопудово государевы люди, раз их так до хрена, и все такие борзые, и все в камуфляже, с автоматами. И он, не переключившись на московский разговор с кубанского, не совершая ответных агрессивных действий, то есть не пытаясь засадить этому камуфлированному куда-нибудь в незащищённое место, действовал только силой слова: «Хлопцы, та