— Дети хоть навещают?

— Одна дочь у нас. Тамарка. В девятом классе с цыганом спуталась. Хотели даже под замок посадить, но опоздали. Похватала кое-какие трусишки, да и слиняла. За все время только раз дала о себе знать — прислала карточку, на которой с дитенком сфотографировалась. Вылитый цыганенок, только нос нашей породы — вислой сосулькой.

— Не переживайте, — утешил прапорщик. — Как заявил по данному поводу один мудрый колхозан: «Чей бы бычок не ходил, главное, что теленок наш».

Вроде ничего нового служивый и не сказал, однако душу опалил. Словно потревожил кочергой пепел, а под ним — неугасимые уголья.

«Пусть будет и цыганенок, — согласился про себя лесник. — Наша кровь такова, что любую другую под себя подомнет. Лишь бы Тамарка вернулась. Вместе с внучком. Чтобы я смог передать из рук в руки наставления его деда, трофейную бритву и вырезанную из такого дерева булаву, что о него тупятся самые острые ножи и клыки суховеев».

Впрочем, сейчас не время предаваться воспоминаниям. Уж коль вызывался на роль хлебосольного хозяина, то выполняй ее подобающим образом. Катерина как раз подала жаркое с грибами и картошками, а он баюкает на коленях старинную четверть. Как будто кто-то другой собирался вернуться к разговору о следах, которые оставила на опушке сорок девятого квартала неизвестная техника.

Убедившись, что фронт безвозвратно сместился к шахтным терриконам, дед Сашко после завтрака решил наведаться на лесосеку. Война, конечно, повод отсидеться возле паровозно вздыхающей печки, однако служба есть служба. Директор лесхоза хоть и написал под автографом министра, что пост лесника обхода номер такой-то навечно закрепляется за Оберемком А. И., однако в случае серьезного упущения забудет о своих словах.

Слава богу, хранящаяся на лесосеке деловая древесина оказалась в целости и сохранности. Похоже, служивые поленились возиться с шестиметровыми, в полтора охвата у комля бревнами. Иначе бы они, по примеру изводимых под корень полезащитных полос, тоже легли в перекрытие блиндажей и долговременных огневых точек.

Пощадила война и примыкающее к сорок девятому кварталу кукурузное поле.

Лишь за время отсутствия деда Сашка прибавилось поверженных дикими свиньями стеблей. Да и им самим, похоже, невмоготу стало держать на весу початки, которые лишь самую малость уступали снарядам сорок пятого калибра. Впрочем, брошенный урожай интересовал лесника меньше всего. Натаскал кукурузы на два года вперед. Куда больше внимания уделил оставленным у опушки отпечаткам.

Вот след неизвестной техники пересекла матка с выводком полосатиков. Пусть идет себе с Богом. Бить свинку с поросятами, значит обкрадывать самого себя. И с матерым кабаном лучше не связываться. Особенно — подранком.

А кабанчик-двухлетка самое то. Его дед Сашко присмотрел еще летом, когда косил траву на Горькой поляне. Название пошло от озерца, вода в котором всегда прохладна от глубинных ключей и тени, которую дарит обступившие берега разнотравье.

Как ни велико было желание ополоснуться после трудов праведных, лесник не позволял себе поганить озерцо, из которого утоляли жажду зверь и птица.

Но кабанчик-двухлетка оказался менее сознательным. Плескался в озерце, нимало не смущаясь присутствием человека с косой. Похоже, понимал, что охотничий сезон начнется лишь после того, как дубы жестяными голосами листопада оповестят округу о наступающем предзимье.

— Уж я-то думаю, почему это в последнее время вода утратила прозрачность? — молвил дед Сашко. — Ну погоди, засранец, я тебя отучу гадить на водопое.

Лесник не собирался стрелять в «засранца». Пусть вначале нагуляет жирок на желудях, которые придают пикантный вкус солонине. Достаточно отвадить от озерца нахалюгу. Поэтому зарядил одностволку не турбиной, которая прошивает насквозь даже матерого секача, а холостым патроном.

Однако кабанчик больше не появился. А вот одностволка, которую дед Сашко таскал за собой по сенокосной поляне, все-таки выстрелила.

Только уселся под кустом жимолости перекурить и заодно поправить бруском притупившееся лезвие косы, как по ушам стеганул вопль:

— Ой, папочка!!!

Следуя наказам старшего Оберемка, лесник прежде, чем сделать первый шаг, в уме прикидывал его последствия и только потом начинал движение. Но это был как раз тот случай, когда вначале действуют, а рассуждают после. Тем более что в продолжавшем хлестать по барабанным перепонкам крике почудился голос дочери Тамарки, которая затерялась вместе с цыганским табором.

Выметнувшись из-под куста жимолости и держа наперевес одностволку, что делало его похожим на идущего в атаку пехотинца, ломанулся через выдуревшие до высоты человеческого роста заросли конского щавля.

И так разогнался, что едва не сшиб возле дуба совершенно голую женщину. Судя по возрасту, дамочка едва ли могла быть дочерью мужика, который дождевым червем уползал под разостланное на траве одеяло. Отпрянув назад, она одной рукой пыталась нащупать дверцу серебристого внедорожника, а другой — прикрыть наготу.

Вернувшись с сенокоса, дед Сашко, посмеиваясь, рассказал жене о приключении, однако в ответ схлопотал выговор:

— Ты людей до полусмерти напугал, — молвила Катерина. — И что, скажи, пожалуйста, могла подумать бедная женщина, когда из кустов на нее набросился старый дурак с ружьем?

— Женщины у себя дома грешат, а которые под кустиками — кикиморы, — возразил в оправдание лесник. — Тем более, голос мне Тамаркин почудился.

Но лучше бы промолчал. При упоминании имени дочери Катерина поникла, словно сжигаемый суховеем лист подорожника.

…Дед Сашко настолько погрузился в воспоминания, что прапорщику пришлось повторить вопрос относительно техники, которая оставила след на опушке сорок девятого квартала.

— Да там она, — ответил лесник. — Если бы завели мотор, то я бы услыхал… Впрочем, можете убедиться сами. Здесь недалеко. Мерным шагом от силы полчаса. Вот сейчас примем еще по единой и — с Богом.

— По «единой» отставить, — приказал прапорщик, выпутывая из бороды заблудившиеся крошки. — Примем после всего.

— Командир, — посоветовал перебравшийся к печке с сигаретой боец Бобрик, — сбрей ты бороду. Она же у тебя по дороге еду ворует. Умрешь от истощения, нас осиротишь.

— Сиди уж, сиротка, — буркнул прапорщик и, оборотясь и леснику, продолжил: — Сулею, Александр Иванович, верните под стол до вечера.

— Можно и с собой захватить, — оживился дед Сашко. — В сорок девятом квартале местечек для пира-беседы навалом. Горькая поляна с озером, старый омшаник, в котором прежде лесхозовскую пасеку держали, дуб на взгорке. По преданиям, под ним Нестор Иванович Махно за победу мировой революции чарку поднимал.

— Не на прогулку идем, — осерчал прапорщик. — Вдруг сшибка произойдет, а четверть — вещь хрупкая, еще шальной пулей заденет.

— Ну, как скажете, — согласился лесник, задвигая ногой сулею под стол. — Можно и отложить… А пока ответьте мне, старому дурню, на вопрос: кому-нибудь из вас с Кадыровым приходилось встречаться?

— Ну ты, отец, даешь! — расхохотался Бoбpик. —