Например, истинное значение и важность физико-химических работ Ломоносова, его роль в открытии законов сохранения массы и движения и в развитии кинетической теории вещества, а также его огромная исследовательская работа и изобретения в области оптического приборостроения стали ясными только в XX в.

Празднование 200-й годовщины со дня рождения М. В. Ломоносова в 1911 г. в Академии наук явилось поворотным пунктом в оценке Ломоносова как ученого. В результате огромной работы по изучению научного наследия Ломоносова, которую провели наши ученые, особенно покойный профессор Б. Н. Меншуткин, перед нами теперь предстал значительно более конкретный образ Михаила Васильевича Ломоносова – подлинно великого ученого, первого русского академика, патриота своего времени, поборника развития передовой русской науки и культуры.

Ломоносов впервые полным голосом сказал и на деле доказал:

«Что может собственных Платонов

И быстрых разумов Невтонов

Российская Земля рождать».

До 30-летнего возраста Ломоносов учился. Самостоятельная научная деятельность его длилась 24 года. Академиком (или, как тогда чаще говорили, профессором) он был только 20 лет. В текущем году, 25 июля (по старому стилю) исполнилось 200 лет со дня избрания Ломоносова профессором химии. Если посмотреть, что сделано Ломоносовым за немногие годы жизни, то прежде всего приходится поражаться невиданному объему сделанного.

Длинная череда физико-химических опытов, работа в мозаичной мастерской с тысячами пробных плавок цветного стекла, с кропотливой компоновкой громадных мозаичных картин сменяются изобретением и изготовлением всевозможных оптических приборов, телескопов, перископов, фотометров, с самостоятельной отливкой сплавов для зеркал, с продумыванием подробностей механических конструкций, с управлением целым штатом механиков, столяров, оптиков, химиков.

Одновременно Ломоносов продолжает физико-философские записи о природе света, тяготения, электрической силы на основе представлений о вращающихся корпускулах и эфире. Трактаты по металлургии и рудному делу, «Слово о рождении металлов от трясения земли» и «О слоях земных» чередуются с астрономическими наблюдениями прохождения Венеры по солнечному диску и открытием «знатной воздушной атмосферы» у Венеры.

М. В. Ломоносов работает в качестве начальника Географического департамента Академии наук, с головой входит в интересы картографии, мореплавания, выдвигает проект Великого северного пути, пишет «Рассуждение о большей точности морского пути». Ломоносов – физико-химик, естественник и техник – успевает вместе с тем быть вполне компетентным и оригинальным историком и словесником. Он пишет «Краткий российский летописец с родословием» и «Древнюю Российскую историю от начала Российского Народа до кончины великого князя Ярослава Первого или до 1054 года», составляет «Российскую грамматику», по которой учились лет сто спустя после Ломоносова. Наряду с этими трудно перечислимыми звеньями работы Ломоносова, никогда не прекращалась и его поэтическая деятельность.

Черта неустанного, громадного, напряженного труда неотъемлема в общем образе Ломоносова. В связи с этим нельзя но вспомнить трогательных воспоминаний племянницы Ломоносова Матрены Евсеевны о последних годах жизни ее дяди: «Бывало, сердечной мой, так зачитается да запишется, что целую педелю ни пьет, ни ест ничего, кроме мартовского [пива] с куском хлеба и масла. Размышление и пылкость воображения сделали Ломоносова под старость чрезвычайно рассеянным. Он нередко во время обеда, вместо пера, которое по школьной привычке любил класть за ухо, клал ложку, которою хлебал горячее, или утирался своим париком, который снимал с себя, когда принимался за щи. Редко, бывало, напишет он бумагу, чтобы не засыпать ее чернилами вместо песку».

В XVIII в. не один Ломоносов был энциклопедистом. Академикам-математикам приходилось, например, издавать древнерусские летописи. Однако в отличие от других русских и иностранных энциклопедистов, едва ли у кого-либо другого широта интересов и способностей достигала таких размеров. Энциклопедизм Ломоносова определялся не столько внешней необходимостью, сколько внутренней потребностью самого Ломоносова. Ни одно дело из бесчисленных его занятий не делалось им против желания или равнодушно. Ломоносов всегда увлекался своим делом до вдохновения и самозабвения, и без особого труда можно проследить внутренние связи между совершенно как будто бы несхожими занятиями Ломоносова. В его поэзии очень часто с поразительным искусством отражались научные и философские взгляды; наоборот, в его научных мемуарах немало подлинно поэтических, вдохновенных страниц. Математика у Ломоносова нераздельно связывалась с физикой и химией.

Физическая природа химических явлений для Ломоносова была несомненной. В его занятиях мозаикой слились химические знания, оптические взгляды, художественные вкусы, исторический восторг перед Петром I, которого Ломоносов постоянно изображал и воспевал.

Поразительно, что при всем этом разнообразии деятельности ни в одной области Ломоносов не был поверхностным дилетантом. Всюду он сказал свое новое и важное слово. Исследователи убеждаются в этом шаг за шагом по мере более внимательного и глубокого изучения научного наследия Ломоносова.

Примером может служить один малоизвестный, но поучительный случай, в наше время ставший актуальным. 13 мая (по старому стилю) 1756 г. в академическом собрании Ломоносов показал «машину, придуманную им для усиления света». Как можно судить по краткому латинскому описанию, «машина» состояла из зрительной трубы около двух футов длиною, с объективом в три-четыре дюйма диаметром и соответственным окуляром. «Машина» предназначалась Ломоносовым для наблюдения ночью за кораблями и скалами на море. «Из опыта найдено, – говорилось в описании, – что в эту трубу в темноте видно лучше, чем без нее». При рассмотрении «машины» академики Гришов и Попов объявили, что «они признают в ней новым только рукоятку».

Через год, 30 июня 1757 г., Ломоносов предложил академическому собранию для объявления на конкурс следующую задачу: «Может ли быть устроен оптический инструмент, при помощи которого можно было бы видеть явственно предметы в темном месте, не совсем лишенном света?» Предложение Ломоносова собрание не приняло.

Между тем речь шла, как теперь стало известно, об очень важной задаче, имевшей вполне определенное решение.

19 января 1758 г. Ломоносов представил в собрание латинский мемуар на тему «Физическая задача о ночезрительной трубе», а 21 июня 1759 г. демонстрировал самую трубу. Против «ночезрительной трубы» Ломоносова выступили академики Румовский и Эпинус. Последний написал даже мемуар «Доказательство невозможности ночезрительной трубы Ломоносова». Ломоносов, однако, оставался на прежних позициях. Он писал И. И. Шувалову 8 июля 1759 г.: «… не продолжая времени, должен я при первом случае объявить в ученом свете все новые мои изобретения ради славы отечества, дабы не воспоследовало с ними того же, что с ночезрительною трубою случилось. Сей ущерб чести от моих трудов стал мне вдвое горестен для того, что те, которые сие дело невозможным почитали, еще и поныне жестоко, с досадительными словами спорят, так что, видя, не видят и, слыша, не слышат. Не взирая на то, стараюсь произвести в действие еще новый оптической инструмент, которым бы много глубже видеть можно было дно в реках и в море, нежели как видим просто. Коль сие в жизни человеческой полезно, всяк удобно