Мои родители хотят внуков. Но у моей старшей сестры трое детей, поэтому в целом внуков достаточно. Они хотят, конечно, чтобы я перестала пить таблетки и ходить к врачу, потому что до конца не понимают, что происходит. Прошло пять лет, и они все еще не принимают факт, что у меня биполярное расстройство. Я долго работала над этим с психотерапевтом и стараюсь игнорировать тревогу, направленную в мою сторону. Когда мама спрашивает: «Как здоровье, руки трясутся или нет?», я просто делаю глубокий вдох-выдох и меняю тему разговора. Стараюсь в принципе ни с кем не говорить о болезни.

Я живу в съемной квартире с мужем, его сестрой и ее подругой. Поэтому я не одна – постоянно общаюсь с тремя людьми, как минимум. С друзьями я вижусь довольно редко, но, как мне кажется, все в этом возрасте карьеру строят, работают, не проводят время с друзьями. Это не особенность людей с БАР.

– Как друзья отнеслись к вашей болезни?

– Когда друзья узнали, что у меня БАР, сказали: «Вау, ничего себе!» Можно было даже гордиться, что у меня серьезный диагноз, а я все равно живу. Болезнь будто придавала мне некую оригинальность. У многих возникли вопросы: «А что с тобой такое? А это не заразно»? Но в целом друзья оказались стойкими. Хотя они просто не видели изменений, ведь на людях я выгляжу по-другому.

– Как вы выбирали врача?

– На первый прием я попала к психиатру-мужчине, он записал мою историю болезни, и больше мы с ним не виделись. Потом я познакомилась с моим нынешним врачом, у него я лечилась около года, и это он мне посоветовал лечь в дневной стационар. Там меня передали другому врачу. После месяца, проведенного в дневном стационаре, я продолжила консультироваться с этим врачом в течение года. Когда мне, несмотря на лечение стало сильно хуже, я снова вернулась к Виктору Владимировичу, он меня ведет уже около трех лет.

– Как вы сейчас себя чувствуете?

– В целом, средне. Но, конечно, моя жизнь качественно изменилась, если сравнить меня тогда, когда я первый раз обратилась к врачу, и сейчас – это небо и земля. Тогда я даже не знала, что со мной происходит и не могла себе никак помочь. Также я научилась обращаться за помощью к врачам, это был очень большой шаг. К семье – нет. Друзья – не то чтобы уходят, но пугаются и отталкивают. Когда мне сделали операцию на щитовидке, гораздо больше людей пришли меня навестить. Хотя тогда я находилась в больнице всего неделю, а здесь лежу уже месяц.

Я очень боялась психиатров, не понимала разницу между психологом, психиатром и психотерапевтом, а ведь это три разные профессии. Но все изменилось, когда я попала сюда. Помню, когда я шла, подумала: «Надо же, ты идешь к психиатру, что с тобой вообще не так? Докатилась». Мне было так плохо, что сопротивляться уже не было сил, у меня было такое состояние, что я хотела уже поскорее начать пить таблетки. После второго приема врач назначил мне терапию. Я сразу же начала принимать препараты. Были моменты, что не хотелось пить таблетки, потому что это химия (так все говорят, и я тоже привыкла так думать). На самом деле все это неправда. Таблетки не вызывают привыкания. Мы же не в XVIII веке живем, современная психиатрия шагнула далеко вперед. Таблетки не меняют твою личность. На вопрос: «А как ты поймешь, где ты, а где таблетки? Ты же сольешься с ними» я всегда отвечаю, что с таблетками ты более настоящий, чем без них, так как болезнь выматывает и на борьбу с ней требуются большие ресурсы. Первый раз к врачу я пришла самостоятельно, никому не сказала.

Будущее очень размыто. Я надеюсь найти удаленную работу, остаться в науке и выйти в длительную ремиссию. Я очень на это надеюсь… Очень хочется развиваться в научно-популярной области, где я смогу писать о том, что знаю и в чем хорошо разбираюсь, получать за это деньги и удовольствие.

Фаза 6. Ремиссия

Я вышла из больницы спустя месяц. Казалось, мне стало немного получше, но борьба продолжалась. Я по-прежнему с трудом вставала на работу и постоянно чувствовала себя уставшей. Однако мой эмоциональный фон вроде бы перестал быть таким мрачным.

Вообще я жила небольшими циклами: месяц с огромным трудом, а потом на пару недель меня как будто бы отпускало, и я начинала радоваться жизни. Потом снова вокруг меня все становилось серым. Однако, в отличие от моих самых первых депрессий, я могла испытывать эмоции – я очень любила своего мужа и нашу кошку. И это, безусловно, радовало и придавало мне сил. Но их хватало ненадолго.

Иногда у меня бывали вспышки активности – так я прошла курс по карьере в науке и отправила заявки на несколько зарубежных коротких программ обучения. И прошла на все из них. Мои когнитивные способности после госпитализации стали понемногу ко мне возвращаться, и на работе я начала достигать новых результатов и перестала чувствовать себя непроходимо тупой на фоне коллег. Жизнь моя стала легче.

Командировка

Время шло, и для того, чтобы подстегнуть мою научную деятельность, руководство предложило мне съездить на месяц в командировку в Реймс, чтобы поработать на атомносиловом микроскопе. Предложение было выдвинуто в довольно директивной форме, и вариантов отказаться от командировки у меня не было.

Конечно, я была рада возможности поработать во Франции, но одновременно с этим меня накрыло очень сильной паникой. Впервые за трехлетний опыт психотерапии я разрыдалась на сеансе. Я не могла объяснить, чего я боюсь. Но мысль о том, что я останусь на время без мужа, в чужой стране, приводила меня в крайний ужас, от которого у меня пережимало горло и тряслись руки.

Я отсчитывала недели до отъезда. И постепенно приходило прозрение. Я боялась одиночества. Того неизбывного холодного одиночества, которым меня с головой накрыло на стажировке в Берлине.

Я отчетливо помнила, как я