и болезненным, саднящим душу разрывом позволит нам повести со зрителями предельно важный разговор об умении ценить и оберегать это необыкновенное чувство. Ведь если в твоей жизни случилась такая улыбка судьбы — если тебя одарило любовью, то ею надо дорожить, как самым большим счастьем на земле, потому что плата за одну-единственную ошибку может быть непомерно велика и горька.
Мы надеемся, что эта линия позволит установить прямой контакт с молодыми зрителями, для которых процессы полувековой давности стали уже достоянием исторических пособий. Сострадая, сочувствуя судьбам героев, зрители смогут постичь и правду времени в целом.
— В «Людях на болоте» и «Дыхании грозы» вы выступаете не только режиссером-постановщиком, но и автором сценария. Будь в живых Иван Павлович Мележ, мы, вероятно, встретили бы в титрах и его имя. А так всю меру смелости при подготовке к фильму и всю полноту ответственности за экранный результат вам довелось взять на себя… Тем самым — вольно или невольно — вы включились в водоворот споров, ведущихся в кино со дня его появления: что есть экранизация? Это уважительное, бережное воссоздание средствами кино идей, сути и духа первоисточника или же — только повод для кинематографической фантазии, порой уходящей весьма далеко от книги? Как вы решили для себя этот вопрос?
— Я думаю, что в чисто теоретическом плане такие дискуссии еще могут вестись, реальная же кинематографическая практика показывает, что прекрасные фильмы создавались как благодаря неукоснительному следованию литературной первооснове, так и находясь с ней в некоторой, что ли, конфронтации. Вспомним, например, «Мать» — один из шедевров мирового кино, который имеет мало внешнего сходства с произведением Горького — шедевром мировой литературы. Один и тот же сюжет дает десятки различных вариантов в литературе, живописи, музыке. Так и в кино — каждый режиссер ищет в книге то, что ему дорого, а не просто занимается послушным интерпретаторством.
Но бывает и так, что происходит счастливое совпадение твоих раздумий о жизни с мыслями, заложенными в произведении, когда ты как бы растворяешься в плоти литературного повествования, и ни о каком режиссерском «своеволии» даже не помышляешь. Так случилось и со мной: мысли Мележа, его привязанности, гражданская позиция, отношение к миру были мне близки и дороги. Поэтому мы отказались от традиционной сноски «по мотивам», предпочтя как можно более уважительно подойти к первоисточнику, постараться передать мир идей и образов пиcателя в наиболее полном объеме.
При всей своей эпической неторопливости, рельефности описываемых событий, «Полесская хромка» Мележа необычайно сложна для экранизации. Ее романы текут, как реки, то разбиваясь на десяток ручейков, то собираясь в один мощный поток, то замирая тихими заводями, то бурля подводными, скрытыми от глаз течениями. Как воплотить на экране лирические отступления автора, в которых ничего вроде бы не происходит, но бьется и пульсирует горячая мысль писателя? Как передать пространные внутренние монологи Апейки, наполненные размышлениями о судьбах родной земли и выводящие повествование из болотного пятачка Куреней на просторы большой истории? Как сохранить композицию произведения, где действие то стремительно несется вперед, то останавливается, то возвращается к исходной точке?
Одним словом, сложностей было много, но в большинстве мы полагались на самого Мележа. Нас привлекала возможность передать на экране широкий поток народной жизни, неостановимой в своем движении, длящейся как бы и за рамками сюжета фильма…
— И все же, несмотря на желание «раствориться» в первоисточнике, фильм «Люди на болоте», судя по первым просмотрам, вызвал в республике целый шквал споров, разноречивых толкований, непримиримых оценок. Причем разговор как раз идет вокруг вопроса принципиального: отвечает или не отвечает дух фильма духу книги. В частности, мне приходилось уже слышать точку зрения, которую, к слову говоря, я не разделяю, что в картине есть «перебор» по части полесской экзотики, излишнее внимание к этнографии, Мележу не свойственное, а тяжелый и часто нищий быт героев книги на экране предстает будто бы в олеографическом исполнении.
— Мне доводилось слышать подобные упреки еще во время работы над «Людьми на болоте». Даже внутри съемочной группы не было единства в вопросе, как показывать жизнь села в то далекое уже от нас время. Тут, видимо, надо исходить из концепции экранизации, из задачи фильма. Я вполне допускаю, что могла появиться совсем другая картина: с подробно и жестко выписанным бытом, с точным, верным в мельчайших деталях воссозданием жизни двадцатых годов. Такой фильм, сделанный в жанре социальной хроники, вполне возможен, но мы снимали своеобразную кинематографическую балладу о Белоруссии и ее народе, поэтому решили отказаться от мелкой, «ползучей» правдоподобности во имя правды в главном. Да, в жизни полешуков был и глиняный пол, и цыпки, и черная работа, но сегодня снимать картину о «грязях» жизни было бы по меньшей мере странным. Рассказ о красоте нации, ее чистой и здоровой нравственной основе требовал и ясных красок, которые мы использовали в своей картине.
— Думается, такая трактовка произведения имеет право на жизнь еще и потому, что сам Мележ называл «Людей на болоте» романом лирическим. Но вот теперь вы снимаете «Дыхание грозы», где уже совсем иная «температура» эмоций, иной накал классовых стычек, иной масштаб событий. Не случайно Мележ считал этот роман лучшим из всего им написанного…
— «Люди на болоте» и «Дыхание грозы» — две части единого, развернутого во времени повествования. Оно объединено общими героями, местом действия, проникнуто общей интонацией. Естественно, что и исходный поиск при экранизации этих вещей был общий, что концептуальные установки и в первом, и в другом случае остались неизменными. Но в новой нашей работе будут и свои особенности, идущие от самого романа.
Если «Люди на болоте» были как бы большей экспозицией грядущих драматических событий, то в «Дыхании грозы» История, которая грохотала где то далеко за пределами болот яростными схватками, непримиримой борьбой, ворвется, наконец и в Курени, расколов их на два лагеря. Межа, отделившая земли богачей в пользу бедноты, станет линией острой классовой борьбы. Одних она закаляет, других ломает, третьих окрыляет на трудном пути к новому.
Еще на стадии работы над «Людьми на болоте» нам приходилось слышать упреки в социальной «облегченности» фильма, в том, что сцены сходок, собраний, передела земли даны информационно, они скорее обочначены, нежели воплощены во всей своей противоречивости. Возможно, некоторые из этих упреков имеют под собой основании,
