нужное эмоциональное состояние в ожидании съемок. К счастью, все ладилось целый день. Когда режиссер замечал, что актеры еще не готовы выйти к камере, он деланно начинал придираться к все понимающему Зайцеву, а тот, принимая удар на себя, отбивался как мог. Но ни секундой позже, чем актеры были готовы, звучала команда «Начали!» — Туров чувствовал состояние исполнителей, похоже, даже спиной…
А потом мы сидели с режиссером в теплой деревенской избе и долго говорили о картинах — прошлой и будущей, выясняли, насколько они органичны в его судьбе, спорили, что следует понимать под экранизацией. Еще неизвестна была экранная судьба «Людей на болоте», еще «Дыхание грозы» было только в режиссерском сценарии, но сегодня хочется привести этот разговор, не внося в него поправок. Ведь многое из того, о чем говорил Туров, удивительно совпало с экранным результатом, последующей оценкой фильмов критикой.
— Виктор Тимофеевич, наш сегодняшний разговор мне хочется начать со слов самого Мележа. Чуть больше десяти лет назад он с горечью и волнением, с вполне ощутимым сарказмом писал: «По всему свету носятся режиссеры нашей студии в поисках тем, по всей стране ищут сценарии, плохо видят только то, что рядом, чем живет наш народ! Были уже в фильмах нашей студии и горячая Африка, и гангстеры Америки, и крымские пейзажи, а вот про народ наш, про землю нашу — что сказано глубоко, от сердца?»
В последние годы кино предпринимает настойчивые и плодотворные попытки снимать фильмы о проблема республики, о людях, чья принадлежность к Белоруссии определяется не полесским говорком, необходимым порой лишь для экзотики, а всей своей сутью, своими корнями. Свидетельство тому — фильмы «Половодье» В. Четверикова, «Третьего не дано» И. Добролюбова, «Возьму твою боль» М. Пташука. И вот теперь ваши картины, создаваемые по «Полесской хронике» — глубоко самобытному явлению белорусской литературы, одной из ее бесспорных вершин.
Экранизация этих произведений — задача колоссальной трудности, к ее выполнению должны быть готовы как студия в целом, так и режиссер, рискнувший взяться за постановку. Как у вас возник замысел этой работы, что послужило «первотолчком» в желании дать героям Мележа экранную жизнь?
— Роман Мележа «Люди на болоте» я прочел сразу же после выхода в печати. Уже первые страницы не оставляли сомнений в том, что в белорусской литературе появилось необычайно глубокое и яркое произведение, в котором творчески преломляется опыт Якуба Коласа, Кузьмы Чорного, Змитрока Бядули. Как и все читатели, с нетерпением ждал я продолжения «Полесской хроники», следя за творческими планами писателя. Но об экранизации тогда и думать не думал.
Само понимание, что перед тобой прекрасное произведение литературы,— еще не повод для немедленной постановки картины: нужно ведь, чтобы мысли писателя вызвали ответный отклик в твоей душе, чтобы они совпали с твоими муками, болью, надеждой. А это пришло лишь позже, с годами, когда захотелось понять, на какой земле ты вырос, среди какого народа, что есть твое поколение в цепи предшествующих. Тогда и возникла мысль: а не даст ли возможность разобраться во всех этих непростых вопросах сам Мележ. Я стал перечитывать его книги — и уже не мог оторваться…
Мележ как подлинно национальный художник сумел в своих произведениях создать образ жизни Белоруссии с ее вековым укладом, идущими из глубокой древности поверьями, традициями, преданиями, с ее неистовым праздничным весельем и бесконечной трудовой страдой. Клочок мокрой земли, задавленный болотами, под пером писателя превратился в полный живого обаяния образ родного края, который буквально осязаешь, впитываешь, углубляясь в дремотное очарование неспешной жизни Куреней.
Но, будучи писателем с глубоко национальным складом мышления, верным сыном своей земли, Мележ не опускался до этнографических зарисовок, умильного любования экзотикой, он сумел постичь саму душу народную. Вчитайтесь в строки его книг и вы ощутите подлинное величие и одухотворенную красоту белорусского народа, его удивительную поэтичность, песенность, неискоренимое жизнелюбие. Казалось бы, сама судьба решила наказать белорусов и обрекла их на прозябание среди гнилой трясины, на упорную борьбу с природой за вымученный кусок хлеба, но именно здесь, на мокрых, нищих островах, оторванных от большого мира, рождались и жили удивительные люди с поразительной широтой мышления, ясным пониманием происходящих в мире грандиозных преобразований, с глубокой, несуетной и незаемной мудростью.
Эта взволнованная любовь писателя к своему народу и земле дышит буквально в каждой странице, она невольно передавалась и нам, помогала понять свои истоки. «Знайте, кто мы, не забывайте, откуда мы вышли. Только тогда, когда мы будем знать, откуда мы, какими были, мы можем знать, кто мы. Знать цену себе, своей жизни»,— эти слова Мележа можно было бы поставить эпиграфом и к нашей работе.
— Личные творческие пристрастия, любовь к книгам писателя — первооснова для создания живой, а не копиистской картины. Но любая экранизация — это не только взаимодействие кинематографистов с прозой, но и с реальностью в ней заключенной, со временем, о котором повествует книга, и одновременно временем, в которое фильм создается. Романы Мележа целиком посвящены прошлому, их действие отгорожено от сегодняшнего дня целой толщей лет. В чем, в таком случае, видится вам современность «Полесской хроники» и — соответственно — своевременность появления ее кинематографической версии?
— Начнем с того, что воссоздать во всей полноте и многокрасочности жизнь деревни в 20-е и особенно в 30-е годы, задача сама по себе большая и сложная. Ведь мы до сих пор крайне мало знаем о «великом переломе». «Поднятая целина» М. Шолохова, «Кануны» В. Белова — вот, пожалуй, и все значительные художественные свидетельства об этом времени.
Но в произведениях Мележа, как во всяком явлении большой литературы, помимо исторической правды и фактической точности, содержатся проблемы извечные, категории непреходящие, которые будут волновать людей всегда: что есть истина и ложь, свобода и насилие, любовь и ненависть, в чем состоит смысл человеческого бытия. Каждый из героев Мележа ищет свою дорогу в стремительно обновляющемся мире, отстаивает свою выстраданную правду, приглашая таким образом и нас определить свое понимание мира с высоты исторического опыта, с высоты лет, отделяющих нас от эпохи, воссозданной в «Хронике».
А кроме того, мне показалась крайне важной в нынешнем, современном прочтении линия Ганны, Василя и Евхима — классического, как теперь говорят, «любовного треугольника». Сейчас в мире все необыкновенно ускорилось, встречи и расставания стали скоротечны, даже в любви мы подчас объясняемся иа ходу, между делом. И думается, что именно сейчас трудная любовь Василя и Ганны, показанная в неторопливом развитии, с медленным сближением
