Однако, как сказал дядя, она уже была в пути. Черт, в этом не оставалось никаких сомнений!

Глава 5

— А это от чьего кавалера? — вслух удивлялась Пруди, занося в кухню коробку с розами, обнаруженную перед дверью в их квартиру. — Клянусь, Грейс, у-нас ваз не хватит!

— Придется взять у мистера Чина на углу, — отозвалась Грейс, ища в сумочке любимую помаду и прохаживаясь в новых туфлях на каблуках по паркету их шестикомнатной квартиры.

На кухонном столе уже стояли две вазы с розами. Она посмотрела на красные лепестки, покачала головой и пожаловалась:

— У этих мужчин нет воображения!

Куда более впечатляющий букет из экзотических растений — орхидей и каких-то веточек с розовыми листьями, она никогда раньше таких не видела, — от Асмира Казми давно завял, да и его самого в последнее время нигде не было видно.

В конце сентября он сказал, что у него дела в Париже, и обещал быстро вернуться в Нью-Йорк. Но уже Хэллоуин, чуть больше чем через две недели на Бродвее состоится премьера «Отца», и, судя по всему, он пропустит дебют Грейс. Она и сама не понимала, почему так волнуется, — ведь не влюблена же она в этого темноволосого плейбоя с длинными ресницами. Впрочем, его внимание льстило и давало желанную передышку от общества дельцов и законников, с которыми она встречалась, выходя с подругами в свет. На их первое свидание Асмир повез ее кататься на лодке по Гудзону, а не потащил в «Вальдорф», «Плазу» или один из популярных ресторанов, понатыканных по всему Манхэттену, где господа из элитных пригородов ощущают себя в высшей степени аи courant[6], с покровительственным видом ведя под руку актрису.

После краха отношений с Доном ее на некоторое время отвратило от актеров. Когда она в конце лета вернулась в Нью-Йорк, только-только получив роль Берты в шедевре Стриндберга (ее партнером стал ни много ни мало сам великий Рэймонд Мэсси), то в первый же вечер встретилась с Доном. Встреча была тайной и оттого казалась еще слаще. После окончания сезона в Баксе, когда дядя Джордж предложил ей пройти прослушивание на роль в «Отце», она, не сказав родителям ни слова, села в поезд, а потом в ожидании результатов ожесточенно вязала шарф для Лизанны и пинетки для крохотной дочери Пегги. Ради того, чтобы просто скоротать время, она как раз собралась замахнуться на свитер для себя, но тут позвонил режиссер:

— Вы произвели на нас впечатление, мисс Келли. С нетерпением ждем вас на репетициях.

Грейс потребовалось все ее самообладание, чтобы не закричать: «Спасибо вам, спасибо! Это лучшая новость за весь день, за всю неделю, за весь год!»

Сбросив звонок, она немедленно позвонила дяде Джорджу и требовательно спросила:

— Что мы скажем маме с папой?

— Я как раз об этом думал, — отозвался он.

И, в точности как детектив из романов Агаты Кристи, разъяснил ей свой план: она будет жить в одной квартире со своей консервативной подругой из «Барбизона» Пруди Вайс, которую любит мать Грейс. Они поселятся в небольшом доме со строгим швейцаром — конечно, у дяди есть на примете подходящий — и с гостевой комнатой для членов семьи на случай, если тем захочется заехать и проверить, как у девушек обстоят дела с добродетелью.

Задыхаясь от тревоги и надежды, она объяснила все это родителям после семейного ужина дома, в Оушен-Сити, потому что именно в такой обстановке отец бывал спокойнее и великодушнее всего. «Но лучше тебе не встречаться с этим молодчиком Доном Ричардсоном», — тем не менее буркнул он. «Папа, — легким, небрежным тоном солгала Грейс, — я его месяцами не вижу. И если я что-нибудь поняла за лето, так это то, что буду слишком занята в театре, чтобы с кем-то там встречаться».

Мать скептически подняла бровь, но они с отцом разрешили Грейс поехать. По правде говоря, этим она была обязана Келлу. В июле тот снова выиграл соревнования в Хенли, и отец пребывал в прекрасном настроении, воспарив духом над всеми и вся. То, что не имело отношения к сыну и гребле, никак его не затрагивало, а потому побег Грейс в Нью-Йорк едва ли заслуживал большего, чем простое отцовское предупреждение:

Она еще даже не распаковала чемоданы в своей новой квартире на Шестьдесят шестой улице, когда Дон постучал в ее дверь, взял за руку и утащил в одно из их старых пристанищ. Поэтому первые ночи Грейс провела не в новой постели, а в давно знакомой. В то утро, когда она собиралась на первую репетицию, Дон застегнул на ней платье и смотрел с кровати, как она вставляет серьги, надевает очки и поворачивается к нему со словами:

— Как я выгляжу?

— Как будто собралась в «Блумингдейл», а не на работу.

Игнорируя раздражение, она игриво показала ему язык, подхватила сумочку и, поцеловав его в щеку, вышла в свежее сентябрьское утро. Она всегда знала, как одеться, и поэтому не позволила словам Дона посеять в ней сомнения. Но все же такое замечание из уст бывшего учителя подпортило ей настроение. Грейс знала о его недовольстве тем, что она так долго жила вне Нью-Йорка и, как он выразился, «выполняла папочкины приказы». Дон не мог принять то, что ей нужно родительское одобрение, и намеревался продолжать в том же духе. Он говорил: «Не понимаю, зачем ты так часто ездишь домой». И: «Ты востребованная модель, тебе даже не нужны их деньги, зачем тогда утруждаться?» А еще: «Чтобы стать настоящей актрисой, тебе придется отказаться от загородного клуба». На подобные замечания она отвечала пожатием плеч да порой твердым тоном напоминала: «Они — мои родители, Дон».

Однажды, когда Грейс это сказала, он поинтересовался:

— Ты когда-нибудь задумывалась, кем могла бы стать, будь у тебя другие родители?

— Зачем мне об этом задумываться? — спросила она, искренне шокированная. — Без них я не была бы мной. Со всем хорошим и плохим, что во мне есть.

Она увидела, как напряглось лицо Дона, когда