— О! — воскликнула Грейс, сжимая его руку. — Правда, дядя? Думаешь, мама с папой меня отпустят?

Он с преувеличенной укоризной посмотрел на нее:

— Ты всерьез считаешь, что я стал бы искушать тебя таким предложением, не переговорив для начала с ними?

После этих слов племянница стиснула его в восторженных объятиях:

— Ты самый лучший!

— Да, я такой, правда же?! — Его голос звучал беспечно, лихо, и Грейс очень хотела бы знать, как дяде это удается.

— Когда мне ехать?

— Ну-ну, придержи лошадей! Тебе придется все лето ездить туда из дому, и то при условии, если ты получишь роль. Полтора часа в один конец. Это означает, что нужно будет поздно ложиться и рано вставать. Но я не смог убедить твоих родителей разрешить тебе жить вместе с труппой.

Сердце Грейс на миг упало, но потом она сообразила, что общество Форди скрасит ей эти поездки.

— Итак, ты сможешь отблагодарить меня, получив хорошую роль, — подытожил Джордж. — Я попросил режиссера к тебе присмотреться.

Неделю спустя Грейс праздновала свое утверждение на роль Флоренс Мак-Крикет в «Факелоносцах» и «Жене врача». А еще — на роль поменьше, Мариан Алмонд в «Наследнице». Это в некотором отношении было даже важнее участия в дядиных пьесах, поскольку означало, что ее взяли не только из-за родства с именитым драматургом.

Чтобы отметить победу, Джордж повез племянницу выпить шампанского, а потом — в «Маску и парик», старейший во всей Филадельфии зал для музыкальных представлений, который он любил еще с тех пор, как в компании таких же старшеклассников хохотал там над труппой, исполнявшей отрывки из «Микадо». Грейс впервые за долгое время снова почувствовала себя раскрепощенной, благодарной, радостной. Ей не терпелось узнать, что же будет дальше.

Она упорно трудилась все лето, ежедневно проходя проверку на прочность, трясясь на кожаных сиденьях удобного черного семейного седана, потная, вымотанная и восхищенная после дневных нагрузок. Пока Форди ехал на юг по темной автостраде, где фары их автомобиля были единственным источником света на многие мили вокруг, Грейс вновь мысленно проживала день, проведенный в театре, где до нее блистали Хелен Хейз и Лилиан Гиш. Здание этого театра когда-то служило мельничным амбаром.

— Форди! — воскликнула она своим новым голосом, который действительно стал для нее органичным. Грейс могла регулировать его на любой громкости. — Это ни на что не похоже. Утром мы репетируем наши реплики в тенечке на улице. Как будто мы Пэк и Боттом из «Сна в летнюю ночь», хотя, конечно, мы — не они. Мы — Мак-Крикеты, но ощущения похожи. Потом, ближе к обеду, мы идем в дом и работаем на сцене, и ты не поверишь, несколько там жарко. На нас направляют вентиляторы, которые либо так шумят, что нам друг друга не слышно, либо крутятся слишком слабо, и тогда от них никакого толку. Но всем все равно. Это часть очарования театра в Баксе. Кондиционеры включают, только когда есть публика, — это входит в цену билета. — И она рассмеялась.

— Нужно, чтобы зрители были довольны, — согласился Форди, улыбаясь Грейс, которая по вечерам всегда садилась на пассажирское сиденье рядом с ним.

Она ненавидела обычай, требовавший располагаться сзади, пока ее возят туда-сюда. Форди не возражал, когда у нее не имелось желания разговаривать, если ей просто хотелось посидеть с закрытыми глазами, пока знойный ночной воздух врывается в опущенное окно, и мысленно сочинять письма Дону, из которых, впрочем, лишь одно действительно было написано.

По большей части к вечеру она так уставала, что засыпала, едва они доезжали до Генри-авеню. Днем, во время репетиций, времени на письма не было, а по воскресеньям мать строго следила, чтобы она посещала церковь и после шла вместе с ней в клуб на ланч. Время на себя у нее оставалось только в воскресенье днем, тогда она обычно дремала или шла с Лизанной в кино, или встречалась с дядей Джорджем, чтобы побеседовать о пьесах.

Дон прислал несколько писем, все — на адрес театра, чтобы мать не могла наложить на них лапу. И хотя они были полны любви, поддержки ее летних начинаний и надежды на ее скорое возвращение в Нью-Йорк, сам он при этом казался Грейс очень далеким.

Летний театральный сезон поглотил Грейс сильнее, чем вся предыдущая деятельность на этом поприще. Ее миром стали актеры, декораторы, музыканты и все, кто участвовал в постановках, а всё за пределами округа Бакс… ну, просто не существовало. Воскресные вылазки с семьей казались путешествием на другую планету, какую-то ненастоящую, не имеющую отношения к реальному миру. Только на руку такому положению вещей был и ее все менее платонический флирт с Полом Валле, убийственно красивым главным декоратором, к тому же художником, который готовил сейчас свою первую зимнюю выставку в Нью-Йорке.

Грейс провела Форди на генеральную репетицию «Жены врача», потому что, как ее это ни бесило, папа с мамой ни за что не одобрили бы его присутствие в зрительном зале на премьере.

— Так что посмотришь спектакль раньше них, — сказала она, шаловливо поднося палец к губам: мол, только тихо! — Вместе с дядей Джорджем и Уильямом.

Когда немногочисленная разношерстная публика, аплодируя, повскакивала с мест, сердце Грейс забилось так быстро, что стало трудно дышать. Пришло облегчение, пальцы товарищески сплелись с пальцами стоявших рядом артистов, они все вместе вскинули руки над головами, а потом позволили им упасть. Во время поклонов она ощущала какие-то совсем новые для себя эйфорию и счастье. Да бывала ли она вообще счастлива прежде? Почему-то все, что до сих пор казалось ей счастьем, виделось теперь пустячным. И как-то сразу стало ясно, что ураган жара и энергии, который бушевал сейчас у нее в груди, был той реальностью, в погоне за которой она проведет теперь всю оставшуюся жизнь.

Форди подарил ей букет розовых и голубых гортензий, сопроводив это поцелуем и словами:

— Ты великолепна, Грейс! У тебя талант.

— Ты оказала честь моему сценарию, Грейс, — сказал дядя Джордж. — Думаю, этот спектакль вернет тебя на дорогу из желтого кирпича.

Уильям, сияя гордостью и радостью, вручил большую коробку в красивой обертке и проговорил:

— Это от нас обоих.

Там оказался диплом Академии в красивой полированной золотой рамке. Со слезами на глазах Грейс проговорила:

— Не могу дождаться, когда повешу его в своей нью-йоркской квартире…

Позже,