Через месяц, похорошевшую и повеселевшую, меня привезли домой. Вечером я с Алей сидела на диване и пришивала ей белый воротничок к школьной форме.

– Мам, а почему папа так долго не едет? – болью отозвался вопрос.

– Ты ничего не слышала?

– Нет, а что? – вскинулась она.

– Папа не будет больше с нами жить.

– Почему-у?..

– Он с другой тётенькой жить теперь будет.

– А мы – нас ему не жалко?

– Не знаю.

Она становилась тихой и грустной, но такого стресса, как у Юры, у неё, к счастью, не случилось. Мне некогда было её нежить. Иногда она клала свою головку мне на колени, я начинала перебирать длинные темно-русые волосы, и она затихала. Взрослая, вспоминала эти моменты, как самые трогательные из своей детской жизни. Вечерами, когда Юры не бывало дома, Аля боялась оставаться одна и уходила к соседям. Я приходила с работы, не обнаруживала её и с клокочущим сердцем бросалась искать.

После моей выписки Валентин решил чуть ли не с первых дней «власть употребить» – пришлось обратиться к директору за защитой: «И без его придирок тошно». Вскоре его сняли с должности завуча.

Новый завуч, ветеран войны, обладавший талантом говорить ни о чём длинно и туманно, вписался в партийную администрацию колонии: был удобен. Но, надо честно признать, пользы от завуча Валентина было больше. Стремясь, однако, выжить, я об этом тогда не думала.

Жить с Анной Н. Валентин не стал. Он грозился подселением и настаивал на разделе квартиры. Раньше боролась я за семью, теперь – за квартиру. Хождения по инстанциям… комитет партии… райисполком… кабинеты видных начальников… унижения… уговоры… просьбы… В памяти это, как фильм ужасов. Хорошо бы вырваться в другой район, где нас не знали, но подходящий обмен не находился.

В поисках новой женщины Валентин целый год третировал нас. И лишь, когда его двоюродная сестра познакомила его с учительницей начальных классов одной из пригородных школ, домогания с квартирой уменьшились; но окончательно от своих прав он отказался только перед отправкой Юры в армию.

Новое знакомство

Бывшая соседка познакомила меня со своим братом-речником, высоким стройным шатеном, что давно был в разводе. Она напрашивалась с ним в гости: «Дети хоть посмотрят… Спросишь потом, как им понравился дядя Витя.».

Нежданно-негаданно они явились к нам в одно из воскресений. После их ухода я молча убирала со стола.

– Какой у тёти Клары брат симпатичный! Добрый, видать, – одобрил Юра новое знакомство.

– Давай, мама, в папы его возьмём! – предложила тотчас Аля.

– Одни проживём, правда, Юра?

– Мне все равно – я уже большой.

– А ругать меня не будете?

– Лишь бы не пил и добрый был, – решила Аля.

Вечером, когда дети укладывались спать, соседка опять позвонила в дверь.

– Не будете против, если мама ваша прогуляется с нами?

Юра с Алей были «не против», и я впервые в субботний вечер, который проводила обычно с детьми, с тяжёлым сердцем оставила их одних. Соседка перепоручила меня во дворе брату и ушла.

Чувство – это не мой мужчина…

Мы медленно шли в сторону загородного посёлка по ярко освещённой осенней улице. Тревожно шуршала под ногами листва, тоскливо и одиноко мерцали электрические огни посёлка. Ярко освещённый, сияющий и весело переливающийся город оставался позади. Я чувствовала себя «зажатой»: эрудиция нового знакомого была далека от эрудиции жгучего украинца. Хорошо хоть – он не «перетирал» отношения с женой, откровенно признался, что не равнодушен к спиртному и обещал не причинять проблем.

Неделю мы прогуливались. Когда после работы он встретил однажды меня на автобусной остановке, в коллективе зашушукались прямо, криво и наискосок, и я осмелилась на разговор с детьми.

– Начинаются сплетни. Их можно остановить, если дядя Витя будет жить с нами. Может, попробуем?

– Давай я условия ему поставлю, – сказал Юра.

После занятий второй смены зашли мы домой вдвоём. Дети ждали. Попили чай, поговорили, и Виктор улыбнулся:

– Может, разрешите у вас остаться?

Стоя рядом с Алей, Юра выставил ультиматум:

– Разрешим, если мама разрешит. Но, дядя Витя, если хоть раз обидите её или нас, терпеть не будем. Я уже большой – сдачу дам.

– Мда, серьёзное условие, но – принимаю. Мне и мама ваша нравится, и вы тоже. Может, с сегодняшнего дня и останусь? Как? – обнял он меня за плечо.

Дети уснули – я искала, чем себя занять. Воспитанная в духе, что «никто, кроме мужа, не должен прикасаться к твоему телу», мучилась греховностью. Перешагивать через себя всегда непросто. Была я зрелой 44-летней женщиной, но, словно девочка, боялась… Боялась, что, не будучи замужем за мужчиной, собиралась лечь с ним в постель; боялась суда матери, знакомых и родственников; боялась, что это противоречило моим принципам.

Близость произошла далеко за полночь. Оказалось, не только женщины – мужчины тоже могут быть терпеливыми и внимательными!.. Это было, как открытие… Неожиданное и приятное, оно ошеломило, перевернуло представление о морали, и я расплакалась: так поздно превратиться в настоящую женщину!.. Кроме супружеского долга существовало ещё и чувство тела – очень приятное чувство…

Я ни о чём не жалела. Отношение Виктора к детям было заботливым и внимательным. С работы меня ждали, в выходные вставала не я – он! Мы отходили от стрессов, спали и нежились, а он, закрывшись на кухне, готовил завтраки – обычно жарил рыбу. Мы вставали к накрытому столу – да как накрытому! Как в ресторане! Дети, окружённые заботой, обретали уверенность. Они уже не чувствовали себя брошенными и забытыми.

Так прошло несколько месяцев. Первой об изменениях в нашей семье узнала Женя. Она не осуждала, я просила не рассказывать матери.

– Зря – все равно узнает.

– Год подожду. За это время станет ясно, будем ли мы навсегда вместе. Может, не поживётся.

– Ты что – год к ним показываться не будешь?

– Почему? И я, и дети – мы проведываем их.

Новую квартиру надо было обживать, и мы с Виктором занялись побелкой. Ремонт заканчивался, когда в один из январских воскресных дней мама приехала одна – без отца. Юра открыл дверь в момент, когда мы все четверо находились в коридоре. Мама увидела чужого мужчину и забыла попросить веник, чтобы обмести валенки.

– Но-о! Что здесь творится? – в длинной шубе и пуховой шали, маленькая, но грозная, стояла она у порога. – А это кто?

Я понимала, что своим «но-о» она хотела обрушиться на меня по-немецки. При виде чужого человека она