– Бабуля! Не замёрзла? Спасибо – не забываешь нас! – обнял он её.

Подбежала Аля и начала расстёгивать шубу:

– Проходи, бабушка. Дядя Витя такую вкусную рыбу приготовил, ещё осталась. Будешь кушать? – бесхитростно спросила она.

Они помогали снять верхнюю одежду, а мы с Виктором стояли рядом в дверях маленькой комнаты, что вела в коридор, и молчали. Я ждала, чем разрешится ситуация: грозы матери боялась.

– А кто это такой – дядя Витя?

Не знаю, уловила ли Аля моё состояние, но, испуганно метнув в меня взгляд, она сообразила, что сказала лишнее; Юра опустил голову.

– Познакомься, мама, – это Виктор, он помогает нам делать ремонт, да и вообще, – почти до шёпота снизила я голос, – мы с ним живём.

– Как это – «живём»? Почему я ничего не знаю? Почему детей не стыдишься?

– Мама!.. – и я вздрогнула от оглушительно резкого звонка в дверь.

Юра открыл.

– Сколько вас много! А весело-то как! – жизнерадостно воскликнула Женя. – Значит, к обеду ложка.

– Сейчас на стол соберём, – включился и Виктор, видя мой страх. – Проходите.

От искреннего радушия и гостеприимства мама подобрела и несколько растеряла свой грозный вид. Виктор провёл её в зал и усадил в кресло. Он выносил на журнальный столик угощение – я, стоя у стены, растерянно наблюдала. Женя щебетала с детьми, а мама, недоумевая, поглядывала на всех своими всё ещё жгучими и красивыми для семидесяти одного года чёрными глазами, оценивая незнакомого мужчину с точки зрения его благонадёжности по отношению к нам. Аля начала помогать Виктору.

– А почему ты одна – без папы? – не выдержала я.

– Хорошо, что не поехал, как чувствовала…

– Мама, перестань, – начала Женя, пока Виктор был на кухне, – ты радоваться должна, что у них жизнь налаживается, что не только ей – и детям хорошо.

– Налаживается? – заговорила она по-немецки. – Это ты называешь «налаживается»? Взрослые дети… Какой пример она подаёт им? Привела неизвестно кого и откуда и – рада? Хорошо, что мёртвые подняться не могут! Они бы прокляли её!

– Вот чай, – вошёл Виктор. – Вы тут посидите, поговорите, а я к сестре сбегаю – ненадолго.

– Ты почему её осуждаешь? – начала Женя, как только закрылась входная дверь. – Когда ты с ними, маленькими, осталась одна, ты же вышла во второй раз замуж!

– Вот именно – замуж! – продолжала она по-немецки. – А она? Тайком привела мужчину – и стыда не боится? Юре 15 уже – постеснялась бы!

– А Але io. Столько, сколько и им тогда было, – спорила Женя. – Ты хотела быть счастливой, она тоже.

– Тогда война была, голод – сейчас другое время!

– Какая разница! Одной и сейчас нелегко. Почему ты не хочешь пожелать ей счастья?

– И это ты называешь счастьем? У меня мужа убило, а у неё он рядом! Меня все уговаривали замуж, мой брак благословляли, а она – тайком!

– Я знала, что ты будешь против, поэтому ничего и не сказала, – пыталась я оправдаться.

С детьми. 1982

– Может, ещё бы и сошлись, а теперь навсегда детей сиротами сделала!

– Мы бы не сошлись.

– Ты знаешь, что он за человек?! А если и с ним не поживётся – тогда что?

– Не поживётся – никогда больше ни с кем не сойдусь. Я сестру его знаю. Нормальная женщина.

– Я посмотрела на него, показалось – он выпить любит.

– Может быть, но пока не пил.

– «Пока» – это сколько?

– Полгода.

– И ты так долго молчала?!

– Ты не понимаешь, мама, как мне тяжело! «Он» на разделе квартиры настаивает, на работе вечно задевает, а с Виктором… я хоть в себя прихожу – и за это ему спасибо! А там – будь, что будет! Пьёт? Может быть, но он добрый. Мы на него хорошо влияем. В своё время ты бежала из трудармии – хотела с нами выжить. Сегодня я сошлась с чужим мужчиной – тоже хочу выжить. Ведь я даже картошку варить разучилась!

– У него есть семья?

– Есть. В Казахстане жена и две дочери, но я не разлучала их.

– У католиков так не делается. Не позорь своего мёртвого отца, – сникла она.

«Гроза» отпускала её, и она превращалась в узнаваемую маму и бабушку, обыкновенную, добрую и заботливую.

– Ничего плохого он нам пока не сделал. Можешь детей спросить.

Она давно не радовалась успехами внуков. В качестве «отчёта» они сыграли ей несколько музыкальных произведений, после чего она совсем оттаяла. Вскоре пришёл Виктор, и мама начала «вправлять» ему мозги – без злобы, по-матерински. Он снисходительно улыбался, кивал головой и соглашался.

– Своеобразная у тебя мама – такую зауважаешь, – оценил он её.

После пятого класса Аля попросилась в лагерь, и я оформила её на два сезона – последние в её пионерской жизни.

Воспитательница не занималась девочками, и, предоставленные самим себе, они по ночам кричали, ругались и дрались. Привыкшая к режиму и покою, Аля заболела. В один из приездов я нашла её одиноко лежавшую в изоляторе, похудевшую и растерянную. От равнодушия к моему ребёнку заговорило забытое чувство тревоги, и я решила её взять домой. Директор лагеря испугалась, что начну жаловаться, и принялась убеждать, что «за девочкой хорошо смотрят», что «ей нужен уход, который дома не обеспечите», что «лечение и состояние больной возьмёт под личный контроль».

Когда обнаружилось, что Алю оставляли ещё и без обеда, я взорвалась. Заведующая, сплошное внимание и доброта, вызвала «на ковёр» врача и воспитательницу и приказала «ни в коем разе не оставлять девочку одну». Инцидент этот послужил уроком: я поняла, что нельзя бояться защищать своего ребёнка.

Весной Виктор вскопал огородик и на лето отправился в плавание. С детьми я выращивала урожай, ходила в театр, кино, на Обь и Барнаул-ку. Виктор приезжал редко. Однажды он взял в плавание тринадцатилетнюю Алю. Она училась стоять за штурвалом, а когда самостоятельно провела под мостом теплоход, разговорам не было конца.

В день её рождения мы решили продолжить семейную традицию: впервые сфотографировались втроём – учились жить самостоятельно.

28 января 1982 года нас развели с Валентином. После семнадцати лет замужества я получала возможность перейти на девичью фамилию – Шнайдер. Но, боясь, что дети воспримут это, как предательство ещё и с моей стороны, осталась на одной с ними фамилии.

Валентин из квартиры не выписывался. Это тревожило, хотя прежними домоганиями он уже не донимал.