До начала каникул Валентин решил вопрос с переводом в педагогический, и я предложила уехать в деревню к моим родителям.

– Поезжай, мне надо сдать предметы, которых не было в политехническом.

– Как же я одна с ребёнком?

– В общественном транспорте всегда найдутся люди, что помогут и занести коляску, и вынести. Сдам – приеду.

И мы с Юрой уехали без Валентина.

В деревне

Стоял невыносимо жаркий и сухой июль. Воздух потрескивал, гудел и позванивал. Юрик заметно вырос и загорел – весь световой день находился во дворе. Из Славгородского педучилища приехала на каникулы Женя, красивая рослая семнадцатилетняя кудряво-темно-русая девушка. Весёлая и жизнерадостная, она в этот раз была непривычно грустной и молчаливой.

– Ты не влюбилась, Женя? – полюбопытничала я, когда мы остались одни.

– А что – разве заметно? – вопросом на вопрос отозвалась она.

– Какая-то ты другая…

– Ну и… что?

– Да ничего, просто не похоже на тебя, – и перевела тему разговора. – Как Витя с Володей повзрослели!

– Да, «колхоз» этот мама едва успевает кормить, – нехотя поддержала она разговор.

– И как только выдерживает – целыми днями, как угорелая, по двору носится!

– Привыкла, – отреагировала она равнодушно.

Оброк военных и первых послевоенных лет, когда государству сдавались молоко, картофель и яйца – то, поддерживало на селе жизнь, уже отменили. Огороды и живность были синонимом сытости, и родители, как и большинство сельчан, занимались ими. Мать вставала на заре, доила корову, выпускала её в табун, сепарировала молоко, кормила живность: поросёнка, кур и уток – полола и поливала огород, готовила обед. Кормила семью, после чего иногда позволяла себе «тихий час» на десять-пятнадцать минут. Потом опять кормила живность, готовила ужин, встречала табун и сепарировала вечернее молоко. И так каждый день от зари до полуночи. К этому однообразному быту прибавлялась ещё стряпня и стирка не реже двух раз в неделю.

– Слава Богу, все сыты-обуты, только вот едят помногу, растут, – смеялась она, – едва готовить успеваю!

Состряпала как-то полное корыто плюшек – к вечеру ничего не осталось.

– Бегают целыми днями и жуют! – негодовала она. – Кладовую придётся на замок закрывать и по одной к чаю выдавать. Не могу я каждый день стряпать.

Но плюшки и под замком исчезали.

– Странно – полтергейст[12] какой-то! – недоумевала она.

Рослый и крепкий одиннадцатилетний Витя, знавший смысл этого слова, добродушно согласился: «Наверное…»

– А, может, ключ подделали? – и взгляд недоверчиво скользнул по озорнику.

– Ты чо, мам? Не-ет!

– Что тогда за невидимка там образовался?

– А ты пересчитывай их, – нашёлся он.

Вечером, раздавая плюшки, мать под всеобщий смех объявила:

– Двух плюшек не досчиталась! Сомнений нет – в кладовой прячется «домовой»!

– Ошиблась в счёте, – улыбнулся подсевший к столу папа Лео. – Записывай – не собьёшься!

– Выведу поганца на чистую воду! Что ж, записывать – так записывать! – и положила ключ в карман фартука.

Плюшки все равно исчезали – по две-три каждый день.

– Смени замок, – велела она отцу, – они, наверное, ключ подделали.

Отец повесил новый замок – плюшки исчезали.

– Поймаю – прибью! – пригрозила она. – Вы от голода не страдаете, как страдали в войну. Если сильно захочется есть, можете огурчик съеть, морковочку вырвать. Зачем плюшки воровать? Дело не в том, что сахару много уходит. Не могу я каждый день стряпать – некогда! Лакомство должно быть в меру и для всех одинаковым!

После такой убедительной «морали» плюшки два дня не исчезали. На третий день, прежде чем отправиться на свой «тихий час», мать попросила детей вести себя потише.

– Мамулечка! Милая ты наша, любимая! – и Витя, как обычно, принялся обнимать её и целовать. – Мы не потревожим, шуметь не будем – отдыхай.

Нежность трогала и радовала – мать млела и, улыбаясь, отправлялась на коротенький отдых. Вечером, когда все сидели за столом (в тёплые тихие вечера ужин устраивался обычно во дворе), она грозно заявила, звеня ключами:

– Теперь уж я не сомневаюсь, что «домовой» сидит здесь, среди вас.

– Неужели опять пропали? – засмеялась я.

– И не одна – целых пять!

– Ты же никому ключи не даёшь! – закричал Витя. – Как бы мы туда попали?

– Эту загадку мы сейчас разгадаем, иначе – будете ночевать за столом!

– Я тут ни при чём, – заявила Женя.

– Речь не о вас, а только об этой шпане! – указала мать на мальчишек.

И 7-летнего Артура взяла на испуг. Он исподлобья посматривал на братьев – тринадцатилетнего Володю и одиннадцатилетнего Витю, что сидели рядышком с непроницаемым видом.

– Ну-ка говори, ел плюшку? – грозно спросила она.

Тот заплакал и сразу же раскололся:

– Мне Витька дал.

– Теперь уж не отопрёшься! – угрожающе двинулась она к Виктору и до боли сжала мочку его уха.

Надеясь по обыкновению на жалость, тот захныкал.

– Рассказывай!

– Я ключ… из кармана вынимал, – проплакал несчастный, пытаясь разжать пальцы матери.

– Из какого кармана? – оторопела она, отпустив ухо.

– Фартука…

– Так фартук же всегда на мне!

– Перед тем, как ты отправлялась на свой «тихий час», я обнимал тебя и незаметно вытаскивал ключ.

Мы взорвались от хохота.

– А сегодня? – еле сдерживалась она.

– Ты уснула – я, как всегда, открыл кладовку. Тут вошли они – пришлось и их отоварить!

– А ключ?

– Незаметно в фартук опять положил, – поднялся он, чтобы выскочить из-за стола.

– Ах ты, варнак! – замахнулась она полотенцем и кинулась вдогонку. – Вот я тебя, фокусник!

Через неделю, когда мы укладывались спать, в комнату вошёл Валентин.

– Валя? – испугалась мать. – Голодный, наверное? Сейчас блинчики заведу.

– Не надо – я уже вычистил в «летней» сковороду, в ней что-то вкусное оставалось.

– Вкусное?.. Картофельные галушки – вкусное? У вас, у русских, тоже такое готовят?

– Не готовят, но мне понравилось.

Своей непривередливостью к еде Валентин навсегда снискал расположение тёщи.

– Какой молодец! – восхищалась она. – Ест даже то, что никогда не ел! – и, признав своим, готовила блюда крестьянской немецкой кухни.

– Ты ничего за Женей не замечаешь? – спросила как-то мама, когда мы остались одни. – Приглядись к ней.

Я пригляделась: «Нет, мама, ничего».

– Кажется мне, что она беременная…

– Что-о?

– Что слышала – беременная!

– Как ты к такому выводу пришла?

– Поведение странное – ходит полусонная.

– Почему не спросишь?

– Мне не признается. Спроси ты.

Вечером, когда Валентин укладывал Юру, я закрылась с нею на летней.

– Женя, что с тобой? Ты не такая,