Свою жизнь, свою кровь?

Или других убивать, чтобы насытить Молох.

Это государство тебе, дураку, вечно должно, ради тебя только и существует, трудом твоим только и питается. Не допусти, Господь, чтобы кровью и жизнью.

Наша Родина — тайга,

И соседи нам медведи.

Добавить нечего. Достаточно самокритично.

Нам ли стоять на месте?

В своих дерзаниях всегда мы правы!

Сейчас и отсюда правота особенно видна.

Расправив упрямые плечи.

Не могу вспомнить: там, в песне, правда плечи упрямые? Упирают ся? Не пускают руки работать?

Вперед комсомольцы идут.

Тут как раз все ясно, куда идут: занимать очередь на поступление в партию.

Комсомольцы — беспокойные сердца,

Комсомольцы все доводят до конца.

А что, выяснилось, именно они, комсомольцы, довели до конца? Страну, что ли, в целом? Так претендентов много. Марксисты с коммунистами, да и мы вот с масонами…

Не хочется критиковать, но светловская «Гренада»:

Я землю покинул, пошел воевать.

Чтоб землю в Гренаде крестьянам отдать, —

надуманный, надрывный интернационализм, а по сути — поэтический призыв к внешнему вмешательству в дела далекой независимой страны, к интервенции.

Иди обратно, му… жчина!

Иди на свою покинутую непаханую землю, возделай ее, собери урожай, корми свою семью и не лезь не в свои дела.

А ведь было и похлеще:

Немало я стран перевидел,

Шагая с винтовкой в руке.

Ужас, ужас! Нельзя об этом на всех перекрестках петь. Это же военная тайна. Другие туристами, а этот с винтовкой в руке. На танке. Т-34!

Знаешь что, мой тебе совет: снимай шинель, иди домой!

Или вот эта еще:

Эх, хорошо в стране советской жить,

Эх, хорошо свою страну любить!

И вправду: эх!

Покачу… в другую.

Самулев

Многолетний лучший друг Паши Малинина задолго до моего знакомства с ним.

Муля. В отличие от всех нас, совершенно нетусовочный человек. Чтобы его найти, надо было идти к нему домой, телефонов тогда не было. Поразительно, но он был исключительно, как брат, похож на Малинина. Оба неотличимо гвардейского роста, с широкими развернутыми плечами, узкими, я бы сказал, красивыми лицами, длинными, хищными носами. Но этот без очков. Геолог. Наследственный.

Когда-то, когда я ходил в шестой-седьмой класс, они были первыми парнями на деревне на пару. Светлана рассказывала, что девчонки ее школы высоко ценили этих ребят, боевых драчунов, остряков, красавцев.

Они это знали и широко пользовались этим.

Олег Битюков огорчил меня, сказав, что раньше в их паре тон задавал, главарем считался именно Муля. Но к моему времени их дружба ослабла, и теперь Самулев уже шел по следам Малинина. Он тяжко огорчался, когда узнавал, что некоторое время тот удачно провожжалася с незнакомой ему девушкой. Искал ее, находил, знакомился, входил в интимные отношения.

После того как Паша с Молей три года счастливо прожили в гражданском браке и разошлись, Моля стала гражданской женой Мули. Кто бы и усомнился.

Я Мулю не любил. Не то чтобы ненавидел, но не любил. Он для меня был как бы не сам по себе, а дубликат Малинина, а я таких не люблю. Про него рассказывали много правдоподобных историй, как он за девушек вступался, как мелких хулиганчиков под зад ногой из людного кафе вышибал. Он изо всех сил стремился вести жизнь героев Хемингуэя или как минимум Ремарка.

Однажды он с Толей Бороздиным решил провести день по-хемингуэевски, всем на зависть. Кафе «Лакомка» на Пушкинской улице. Там можно было купить кекс, пирожное, выпить чашечку кофе за четыре копейки (вот, вот она ностальгия: чашечка кофе за четыре копейки. Вкус тот же, а пахло лучше). И рюмочку коньяка. Как в Америке бы сказали: один шат, грамм тридцать-сорок. Коньяк отдельно, без кофе, покупать было нельзя, только в приложении к кофе. Чтобы не было сомнений, лично я присоединяюсь к забытому авторитету, который сказал, что пить кофе с коньяком — портить два хороших продукта.

Стоило это прилично, но вполне доступно. Так вот.

Встали Самулев с Бороздиным в эту очередь часов, скажем, в одиннадцать утра, отоварились. Не торопясь подошли к столику, разложились, врастяжку выпили, снова в очередь встали. И опять, и снова. Раз в час к ним присоединялись друзья и приятели, выпивали дозу и уходили по делам, а те все крутились в погоне за фиестой. После какого-то, десятого скажем, круга возмутилась буфетчица.

— Молодые, вроде, парни, культурные, а черте-те чем занимаетесь. Хотите в стельку нажраться, черт с вами, налью вам по стакану коньяка, и убирайтесь, а сердце гробить больше не дам — кофе не налью.

У нас с Мулей были редкие отстраненные встречи. Мы не столько знали друг друга, сколько наслышаны были. Иногда в преферанс вместе играли, он играл лучше меня, хотя и я тогда был не плох.

Я бы его вообще пропустил, не много он в моей жизни и в моем сердце места занимает, но он мне нужен для одной детали, необходимой в дальнейшем повествовании.

Социальный заказ

«Коммунизма призрак по Европе рыскал, уходил и вновь маячил в отдаленье. По всему поэтому в глуши Симбирска родился обыкновенный мальчик Ленин».

Так Маяковский представил выполнение, осуществление социального заказа. А Саму лев говорил:

— У Маяковского: «Если бы выставили в музее плачущего большевика, весь день бы в музее торчали ротозеи…» Так в чем проблема? Дайте только социальный заказ, я вам все музеи набью плачущими большевиками.

Вот из-за этой фразы я и упомянул Самулева.

Все эти плакаты глаза в глаза: А ты стал? А ты встал? А ты сдал? Искусство на службе социального заказа. Была такая песня — военный гимн России:

Вставай, страна огромная,

Вставай на смертный бой.

С фашистской силой темною,

С проклятою ордой.

Стихознавцы нос воротили: средненькие, мол, стишата Лебедева-Кумача, нет в строках разящей силы. Ерунда. Не могу вспомнить никакой другой песни, написанной от лица, от имени социального заказа. Не определенного лица, не от народа даже, а социального заказа. И это повышает уровень песни до гимна, до пушкинских высот.

Мало мы знаем о том,