Всего час назад он, Санто, помог ей бежать за город… Куда точно скрылась она и что теперь с нею, Владислав не знал. Было бы бессмысленно с моей стороны пытаться искать ее. Из сбивчивого рассказа мадьяра я понял только то, что Анна не попала к отходу поезда с эвакуируемыми семьями и непременно угодила бы в лапы белых добровольцев, не случись подле Владислава: он бежал с Анною до самой окраины, и, ввиду преследования, ему ничего не оставалось, как отделиться от своей спутницы и тем привлечь на себя одного внимание преследователей.　

— Анна — эту сторону, моя — другую! — говорил Владислав, стараясь успокоить меня. — О, товарищ Анна шибко бежал, а эти дурака, все разом, кинулся за мной…　

Я слушал и смотрел по сторонам: надо было думать о спасении собственных наших голов. А уже светало, и от базарной площади явственно слышен был шум проходящего по мостовой казачьего войска. Должно быть, на площади собиралась конница. Нечего было даже помышлять о том, чтобы проникнуть к своим, в слободу. Оставалось одно: итти к　Пескам и там укрыться у кого-нибудь из городских товарищей. Так мы и поступили.　

Приютил нас в своей усадьбе, в бревенчатой баньке, метранпаж губернской типографии, товарищ Орест, а чуть позже мы перебрались в хату железнодорожника Антипова, на Пески.　

Орест, бодрый, шустрый старик, — прокуренные дожелта усишки, очки в темных заношенных обручах, — поворчал, поохал над нами и в тот же день принялся «разбирать наборную кассу», что на его языке означало приводить в порядок людской материал, нащупывать связи, ставить каждого уцелевшего товарища на свое место.　

Уже к концу недели мы располагали людьми у железнодорожников, на паровых мельницах, среди торговых служащих. Вместе с тем нам удалось закрепить явочные пункты: в бане Ореста — по Чижовскому району, в хате железнодорожника Антипова — для тех, кто был ближе к Песчаным логам. Центр связали мы с Проломами — под вывескою швеи Марфуши Нечаевой, девушки, замечательной своею сознательностью и бойкостью характера.　

Никогда не забыть мне удивительного этого времени, наполненного работой, в которой проигрыш оплачивался ценою жизни… Удача вызывала у нас азарт, а при неудачах мы спешили с неменьшим азартом наверстать потерянное. Между прочим, в недолгий этот срок, в двадцать каких-нибудь дней, многие из нас научились оставаться веселыми в самые критические моменты. И так — чем грознее была обстановка, тем в большей степени охватывало нас желание не считаться с трудностями и даже подшучивать над своим положением. К сожалению, это самочувствие сменялось у меня порою настроением, близким к тоске, а тоска разрешалась обычно припадками бессильного бешенства. Случалось такое в часы вынужденного безделья, когда особенно неотвязно думалось об Анне. На работе, в самые напряженные ее моменты, мы, повторяю, держались отлично.　

Работу нам предстояло вести, оставаясь невидимками. И если это было трудно для Ореста, Марфуши, Антипова, безвестных врагу в прошлом, то мне с Владиславом невозможно было, казалось, даже выйти при свете дня на улицу. И, однако, надо было начинать.　

Владислава тянуло испытать силы в белых казармах, меня на заводе, но мы оба понимали, что наши желания пока неосуществимы: тут нам не помогли бы ни маскировка, ни самые отличные документы. И уж, конечно, нельзя было даже мечтать о прямом нашем участии в борьбе против тогдашнего безудержного хозяйничанья своры меньшевика Савина. В удел нам оставались вылазки, внезапные налеты и… общее руководство делом, какое Орест определял как боевую «переверстку» живых сил Шутаевска.　

Весть о гибели Тита Шеповала, об аресте сталевара Зотова вместе с другими старыми рабочими вызвала у нас растерянность. К счастью, Оресту вскоре довелось ухватиться за нить, ведущую к заводскому подполью.

Вернее, подполье само отыскало старого метранпажа, затеяв вооружение типографскими средствами. Раза два я слышал в эти дни о литографе Нахимсоне, но то ли благодаря склонности Кронида Дементьева к строжайшей конспирации, то ли в силу самого характера нашего крайне замкнутого дела мне так и не довелось повидать Осипа.　

Мое свидание с Дементьевым состоялось двадцать первого сентября, в ночной час, у Песчаного лога, неподалеку от жилья Антипова. И в том, как обставил Кронид встречу — один-на-один, в том, как повел он себя дальше в сношениях с нами, я признал прежнего, знакомого мне еще по бегству из ссылки, невозмутимо расчетливого вожака.　

Деловито, почти сухо мы обменялись кое-какими планами на будущее, причем Кронид особенно настойчиво говорил о Подлужье, где в семнадцатом году я работал по деревням. Он находил, что оба мы — я и Владислав с его военными знаниями — были бы весьма кстати Подлужью, если не теперь, то на ближайшее время. Повидимому, Кронид собирался упрятать нас подальше ради, конечно, нашей безопасности, и я горячо принялся излагать ему соображения о работе здесь, в Шугаевске. Возможно, что в моем голосе литейщик подслушал горечь ревности: почему именно я, Глотов, должен покинуть город в то время, как он, Дементьев, шел на риск, оставаясь вблизи завода? Я не произнес это вслух, но Кронид разгадал меня, и даже в темноте мне почудился сурово мерцающий взгляд его глаз. Он сказал:

— Собственно говоря, Никита, твое место не в Подлужье и не здесь, в роли искателя приключений, а у нас, в штабе… Твое участие в руководстве…　

Я перебил его:　

— Что касается руководства, то и среди городских товарищей мне хватает забот…　

Не вполне, должно быть, соглашаясь со мною, но не желая спорить, вернее, считая, по опыту прошлого, бесполезным спор там, где мною принято было решение, Кронид после паузы заговорил вдруг о типографии: найдено подходящее место, имеется станок, накопляется шрифт («Орест!» — подумал я), а вот с бумагой худо. Нельзя ли, раз уж я остаюсь «пока» в городе, предпринять что-либо для добычи бумаги?　

С тем же успехом подполье могло предложить мне раздобыть артиллерийские снаряды или дюжину пулеметов. Но ни снаряды, ни пулеметы на очереди не стояли, — Кронид говорил о бумаге, и говорил с такою спокойной озабоченностью, точно я, Никита Глотов, заведывал в городе бумажными складами.　

Невольно я рассмеялся, но вслед, вспомнив о близости Антипова к железнодорожным грузам, задумался. Ведь не по воздуху же доставлялась шугаевским типографиям бумага?!　

— Попробуем, Кронид, — молвил я, оживляясь. — Через день-другой Орест передаст вам о наших возможностях.　

Дементьев умел не только молчать сам, но и не мешать другим быть сдержанными в слове. Он удовлетворился обещанием «попробовать», не требуя от меня подробностей. Я принял это как доверие себе и на этом основании поинтересовался, как обстоит дело