Через какое-то время отец вышел из комнаты попадьи. Притихший и молчаливый, он отдал женщине оплату за следующую неделю, попрощался с ней и позвал Марусю:

– Пойдем дочка, ехать пора, мать да бабка уже поди заждались нас.

Они вышли из дома, и Маруся снова крепко обняла отца.

– Я-то дочек попадьи ни разу так и не увидела, батя, – тихо проговорила Маруся, забираясь в телегу.

Отец потрепал девочку по волосам, а когда она уселась, накинул ей на ноги старенькую накидку.

– На, Маруська, прикройся. Ветрено сегодня. Кабы не простыла ты, – сказал он.

– Батя, мне так интересно посмотреть, какие они, эти самые дочки! – не унималась Маруся.

– Да чего ж на них смотреть! Больные, немощные, несчастные дети. Если Елена Алексевна не позволяет на них смотреть, значит так надобно, ей виднее, она их мать, как-никак.

Маруся нахмурилась, тогда отец строго взглянул на нее и сказал тоном, не терпящим возражений:

– Они, в конце концов, не куклы какие-нибудь, чтоб их рассматривать!

Маруся отвернулась обиженно. Весь путь до дома они с отцом проделали молча, думая каждый о своем.

***

Выходные дни пролетели, как несколько коротких мгновений. Вроде бы только-только Маруся с отцом переступили порог родного дома, только она обняла и поцеловала по очереди матушку и бабушку Фаю, только потрепала по голове шаловливую сестренку Аленку, и вот уже опять нужно было отправляться в путь…

Как же Марусе не хотелось ехать к строгой и злой попадье! Но она ни с кем не делилась своими грустными мыслями. Что бы ей сказали в ответ отец и матушка? Ты должна, так надо, и все в том же духе. При этом в школу Марусе очень хотелось, за два дня она уже успела соскучиться по Катерине Ивановне. Играя с Аленкой в субботу, она попыталась устроить для маленькой сестры подобие школы – разложила перед ней деревяшки, которые нашла во дворе, дала в руки маленький уголек, чтобы можно было писать. Маруся учила Аленку буквам, цифрам и даже ставила ей отметки.

Аленка вовсе не похожа была на прилежную ученицу, она больше шалила и кричала, но Маруся старалась не злиться на маленькую сестрёнку, она вспоминала добрую улыбку Катерины Ивановны и старалась улыбаться точно так же, как улыбалась на уроках она.

“Вот бы выходные не заканчивались!” – думала Маруся.

Она сидела на телеге невыспавшаяся, хмурая, сжимая в руках свою школьную котомку и мешочек с сухарями, которые ей снова наготовила матушка. В воскресенье Маруся хотела наесться на всю предстоящую неделю, но аппетит пропадал от одной мысли о том, что уже утром ей снова предстоит ехать к попадье.

Дома было хорошо – никто не заставлял ее сидеть весь вечер на лавке, никто не смотрел на нее строго и зло. Дома все обнимали и целовали Марусю, хвалили ее, Аленка – та вообще умилялась, глядя на старшую сестру. А еще дома было вдоволь еды, да, к тому же, в сундуке лежали Марусины тряпичные куклы – целое семейство. Бабушка Фая их смастерила для Маруси два года назад, когда еще могла вставать с лавки. А вскоре бабушка сильно занемогла, слегла и больше с лавки так и не поднялась. Маруся помогала матушке ухаживать за ней: кормила бабушку Фаю кашей с ложки, стирала ее испачканные простыни.

– Вы с бабушкой местами поменялись, – шутила матушка, – Раньше она за тобой пеленки стирала, а теперь ты за ней.

Бабушка Фая целовала Марусю, благодарила за заботу. И каждый раз она говорила ей что-нибудь доброе и важное. Вот и теперь, перед самой дорогой, когда Маруся с грустным видом склонилась к морщинистому лицу бабушки Фаи, та тихонько прошептала ей на ухо:

– Ничего не бойся, Маруська. А если страх все же накатит внутри, сожми кулаки и вспомни о том, что ты сильная.

– Да какая же я сильная, бабушка? – вздохнула Маруся и шмыгнула носом.

– Ох, Маруська! Ты ещё себя плохо знаешь, девка моя милая!

Бабушка Фая загадочно улыбнулась. Лицо ее при этом помолодело на десяток лет.

***

Телега скрипела, подскакивая на размокших от дождя ухабах и кочках, а иногда колеса ее вязли в тягучей, липкой грязи. Тогда Маруся шептала себе под нос:

– Хоть бы колесо поломалось, что ли! Не хочу к попадье! Не хочу, и все!

Видимо, однажды отец все же услышал Марусин шепот. Он повернулся и потрепал ее по мокрым волосам.

– Ничего-ничего, Маруська, все привыкают, и ты привыкнешь, – сказал он, – это только поначалу такая тоска накатывает. А потом с радостью будешь ездить, вот увидишь. Еще неделька-другая, а там уж будет легче! Тем более Елене Алексеевне ты очень приглянулась. Она, смотри, не каждого к себе на постой берет. Лучших выбирает! К ней сосед Михайло Евсеич своего Тимошку хотел пристроить, так она отказала им сразу, как Тимошку увидела, вот как.

Маруся поежилась от холода. Погода была ненастная, с ночи моросил дождь, небо было низким, хмурым и серым. И настроение Маруси было таким же мрачным.

– Пап, а почему дочки Елены Алексеевны из комнаты не выходят?

Лицо отца стало серьезным, он слегка развернулся к и сказал:

– Опять ты про дочек! Так немощные они, не ходят совсем. Ты там, Маруська, не шуми сильно, не мешайся. Сиди тихонечко да помалкивай. Елена Алексеевна денно и нощно за их здоровье молится, чтоб только их на ноги поставить…

Маруся вздохнула с облегчением. Так вот почему из комнаты не слышно посторонних звуков, кроме бесконечных, монотонных молитв попадьи.

***

В этот раз Маруся все продумала заранее: она пересчитала все сухари в мешке и поделила их на пять. Столько дней она проживет у попадьи. Вышло по четыре сухаря на каждый вечер. Маруся пообещала себе придерживаться именно такого количества съеденных сухарей, после чего сложила мешочек под свою лавку и побежала в школу.

Вечером она первым делом заглянула под лавку, достала из мешочка четыре сухаря и пересчитала на всякий случай оставшиеся. К ее удивлению, в мешке не хватало двух сухарей. Маруся пересчитала еще раз, и еще. Куда же они могли подеваться? Не попадья же их взяла! Зачем ей какие-то сухари, когда она раз в два дня печет свежие ржаные караваи?

Оставался только один вариант – ее дочки. А что? Пробрались на кухню, когда Маруси не было дома и стащили у нее два сухаря из мешочка. Маруся была уверена в своей правоте. Почесав затылок, она нахмурилась и подумала: "Тоже мне набожные да правильные! Иконам молятся, и при этом берут чужое… И