Класть на буйну голову злат перстень».

И пошли они во чисто поле,

И бросали они же́ребья,

Кому прежде из туга лука стрелять,

И досталось стрелять его молодой жене

Настасье королевичне.

Кладет Настасья злат перстень

Дунаю на буйну голову,

Отошла она на три поприща,

Кладет калену стрелу на тетивочку шелковую.

Спела тетивочка у туга лука,

Полетела стрела каленая,

Сшибла злат перстень с головы Дунаюшкиной.

Стал стрелять Дунай из туга лука.

Ставил молоду жену Настасью королевичну,

Кладет злат перстень ей на буйну голову.

Первый раз стрелял – недострелил,

Второй раз стрелял – перестрелил.

Метит в Настасью третий раз.

Говорила ему Настасья королевична:

«Уж ты гой еси, Дунай сын Иванович!

Не жаль мне света белого, солнца красного,

Жаль мне в утробе млада отрока,

У меня с тобой есть во чреве чадо посеяно,

Оставим, Дунаюшка, стрелять до другого дня,

Дай мне черево выносить,

Дай мне младенца поотродити,

Свои хоть семена на свет пустить».

А тому Дунай не поверовал.

Стрелял Дунай из туга лука в третий раз,

Не попал он во злат перстень,

Попал Настасье во белы груди.

Тут падала Настасья на сыру землю.

Прибегал Дунай к молодой жене,

Доставал он булатный нож,

Распластал ей груди белые,

Нашел он во утробе млада отрока,

Был бы этот отрок богатырь на Руси,

Каких на белом свете не видано.

А и тут молодой Дунай запечалился,

Вспорол кинжалищем булатным себе белы груди,

Сам говорил таковы слова:

«Протеки от меня, Дунай-река быстрая,

Протеки от моей крови горячеей,

Впади, Дунай-река, в сине море».

Тут Дунаю смерть случилася.

Где пала Дунаева головушка,

Протекала быстрая Дунай-река,

А где пала Настасьина головушка,

Протекала Настасья-река.

Илья Муромец и Идолище в Киеве

Старина девятнадцатая. Илья Муромец освобождает Киев от Идолища.

Было в Киеве у князя Владимира,

Насказали на Илью Муромца бояре кособрюхие,

Будто бы он такими словами похваляется:

«Князя Владимира я повыживу,

Сам сяду в Киеве-граде княжить».

Говорит тогда Владимир Илье Муромцу:

«Прогоню я тебя, Илья Муромец,

Прогоню тебя из славного из города из Киева,

Не ходи ты, Илья Муромец, в красен Киев-град!»

Говорил Илья таковы слова:

«Придет на тебя, Владимир, сила неверная,

Сила неверная, басурманская,

Я тебя, князь, тогда из неволюшки не выручу».

И поехал Илья в город Муром,

В село Карачарово к своим батюшке и матушке.

И живет ни мало ни много у них – три года.

И уехали все богатыри из Киева,

За обиду богатырям стало,

Что прогнал Владимир Илью Муромца.

Тут заслышал Идолище проклятое:

Нет в Киеве Ильи Муромца,

Три года уже как в живых нет.

Набирал Идолище силу неверную,

Силу татарскую, басурманскую.

Подошла сила татарская-басурманская к Киеву.

Выходит Идолище из бела шатра,

Пишет ярлыки скорописчаты:

«Я зайду, зайду, Идолище, во Киев-град,

Выжгу я, Идолище, город Киев,

Божьи церкви на дым спущу,

Народ православный повырублю,

Сяду я, Идолище, в палаты белокаменны,

Княгиню Апраксию к себе возьму,

А князя Владимира на кухню поваром поставлю,

На меня варева варить».

Посылает с теми ярлыками татарина поганого.

Скоро приходит татарин-посол в Киев-град,

Идет, собака, в палаты белокаменны,

Рубит у привратников буйны головы,

Отдает князю Владимиру ярлыки скорописчаты.

Прочитал Владимир, загорюнился,

Загорюнился, закручинился.

Нет в Киеве у него защитников,

Нет в Киеве Ильи Муромца,

Нет и тридцати богатырей киевских,

Уехали богатыри в чисто поле.

А поганый посол-татарин выговаривает:

«Выбирайся, Владимир, из палатушек,

Ступай на кухню варить поваром,

Царь наш Идолище обедать хочет».

Тут Владимир-князь из палатушек выбирается,

Сам слезами уливается.

А Идолище поганое в палатах у него расселося,

Голова у Идолища – пивной котел,

Глазищи – чашища,

Ручищи – грабища,

Между глаз – стрела каленая.

Княгиню Апраксию к себе требует,

Два дня сроку дает:

«Будешь ты через два дня не княгинею,

Будешь ты, Апраксия, царицею».

Разнемогся в ту пору Илья Муромец,

Разболелось у него ретиво сердце,

Закипела у него кровь горячая:

«Я не знаю, отчего я занемог-загорюнился,

Не могу дома сидеть,

Съезжу я проведать славен Киев-град».

Седлал Илья добра коня,

Садился в седелышко черкасское,

Приезжает он в красен Киев-град,

Оставил добра коня на широком дворе,

Пошел по городу по Киеву,

Нашел он в Киеве калику перехожую,

Перехожую калику, переброжую,

Начал тут Илья доведывать:

«Все ли в граде Киеве по-старому,

Все ли в Киеве по-прежнему?»

Отвечает ему калика перехожая:

«Не по-старому в Киеве звон звонят,

Не просят милостыни спасенныя:

Обнасильничал Идолище поганое».

Говорит калике Илья Муромец:

«Давай, калика, платьем менятися,

Мне твое платьице ка́личье,

А тебе мое богатырское».

Согласен калика платьем менятися.

Оделся Илья каликой перехожиим,

Пришел под окошко к палатам белокаменным,

Закричал во всю голову криком богатырскиим:

«Ай же ты, славный Владимир-князь,

А подай-ка, подай мне милостинку спасенную,

Ты подай, подай мне ради Христа, царя небесного,

Ради Матери Божьей, царицы Богородицы!»

В Киеве от того крика богатырского

Терема пошатнулися,

Оконнички стекольные посыпалися.

Уши заложило Идолищу проклятому.

Говорит Идолище князю Владимиру:

«Эки у вас на Руси калики голосастые!»

А Илья Муромец кричит во второй након:

«Ай подай ты, подай милостину спасенную,

Ай подай ты, Красно Солнышко Владимир-князь!

Ты подай-ка не для ради кого-нибудь,

Ты подай-ка для Ильи для Муромца!»

Тут скорехонько к окошечку подходит князь,

Отпирает окошечко косящето,

Говорит Владимир таковы речи:

«Уж ты гой еси, калика перехожая,

Перехожая ты,