Ведь в Киеве-то нельзя им жить:

Разгуляются, распотешатся,

Распотешатся, станут всех толкать;

А такие потехи богатырские

Народу в Киеве ведь не вытерпеть.

Которого толкнут – тому и смертушка.

Отправлял их тут Владимир-князь,

Отправлял погулять на поле дальнее.

Поехали богатыри по чисту полю,

Наперед всех Илья Муромец.

У Ильи конь бежит, как соко́л летит,

Реки, озера промеж ног пускает,

Хвостом поля устилает.

Киевские богатыри дивуются:

«Нет на поездку сильней Ильи Муромца,

У него поездка молодецкая,

Вся поступочка богатырская».

Приезжали богатыри на поле дальнее,

Раскидывали там белы шатры,

Стали пить, гулять и потешатися,

Богатырской удалью хвастаться.

Прискакала тут к ним баба Горынинка,

Говорила баба Горынинка таковы слова:

«Гой еси вы, богатыри русские!

Побили вы у царя Батея всю силу великую,

Выходите-ка теперь со мной, с бабой, битися!»

Богатыри тут призадумались:

Кому из них выходить в поединщики.

Говорил старый казак Илья Муромец:

«Дайте-ка мне, братцы, с ней поразведаться!»

Добрыне Никитичу тут за обиду стало,

Что идет Илья Муромец с бабой битися:

«Дайте-ка мне, братцы, сперва с ней разведаться,

А пробьюсь я с ней двенадцать дней,

Приезжайте меня попроведати».

Выходил Добрыня из бела шатра,

И садился он на добра коня,

Выезжал с бабой Горынинкой в чисто поле.

Как ударились они палицами булатными, —

Будто гром грянул из тучи темноей,

Приломали они свои палицы.

Стали они копьями битися, —

Изломали они востры копьица.

Сходили они с коней богатырскиих,

Бились в рукопашный бой,

А и билися двенадцать дней.

Поизмучился Добрыня Никитич млад,

Стала одолевать баба Горынинка.

Приезжает тут попроведать Илья Муромец:

«Тебе Бог помочь, Добрынюшка!»

Возговорит тут Добрыня Никитич млад:

«Ах ты, братец названый, Илья Муромец!

Приходит мне смерть скорая,

Смерть скорая от этой бабы от Горынинки».

Говорил тут старый казак Илья Муромец:

«Ай же ты, Добрынюшка Никитич млад!

Не знаешь ты, Добрыня, ухватки бабьей.

Ты бери-ка ее за белы груди,

Да ударь-ка ее о сыру землю!»

Добрынюшка тут послушлив был,

Хватал бабу Горынинку за белы груди,

И ударил ее о сыру землю,

Убил бабищу Горынищу до́ смерти.

Приезжали богатыри в бел шатер,

Стали пир вести, потешатися.

Добрыня и Маринка

Старина четырнадцатая. Добрыня с помощью своей матери Амелфы Тимофеевны одолевает киевскую чародейку Маринку.

В стольном городе во Киеве

У славного князя у Владимира

Три года Добрынюшка стольничал,

Три года Никитич приворотничал,

Девять лет Добрынюшка чашничал,

На десятый погулять пошел

По стольному городу по Киеву.

А матушка Добрынюшке наказывала,

Государыня Добрыне наговаривала:

«Ты пойдешь гулять по городу Киеву,

Не ходи ты, Добрынюшка, во улицу Игнатьевску,

Тут живет молода Маринка Игнатьевна,

Отравщица, приворожница, безбожница,

Извела-то она девять молодцев,

Девять молодцев русских могучих богатырей,

Изведет тебя Добрынюшку десятого».

А Добрынюшка матушки не слушался,

Взял он, Добрыня, тугой лук,

А и колчан себе каленых стрел,

Пошел гулять по городу Киеву.

Идет он по широким улицам,

По частым мелким переулочкам,

И зашел он во улицу Игнатьевску,

И во тот переулок Маринин,

Взглянет ко Марине на широкий двор,

На ее терема высокие.

А у молоды Марины на тереме

Сидят тут два сизые голубя,

Над тем окошком косящетым,

Целуются они, милуются,

Желты носами обнимаются.

Тут Добрыне за обиду стало,

Будто над ним насмехаются.

Разгорелось у Добрыни ретиво сердце,

Натягивал Добрынюшка свой тугой лук,

Накладывал стрелку каленую,

Стрелял он в тех голубка с голубкою;

А спела ведь тетивка у туга лука,

Взвыла да пошла калена стрела.

Тут у Добрыни левая нога поскользнулася,

Не попал он в голубка с голубкою,

Попал в окошечко косящетое,

Расшиб оконницу стекольчатую.

Выбегала Маринка на широкий двор:

«А кто это, невежа, в окошко стрелял,

Расшиб оконницу мою стекольчатую?»

Увидела Добрыню, говорит таковы слова:

«Ай же ты Добрынюшка Никитич млад!

Холост ты, не женат ходишь,

Я красна девица на выданье:

Возьми-ка меня за себя замуж».

Отвечал ей Добрыня Никитич млад:

«Ты, Маринка, отравщица, приворожница,

Еретица ты, Маринка, безбожница,

Не возьму я тебя, Маринку, замуж».

Плюнул Добрыня и прочь пошел.

И в ту пору Маринке за обиду стало,

За великую досаду показалося.

Брала Маринка булатный нож,

Подрезывала следочки Добрынюшкины,

Клала те следочки на дрова белодубовы,

Затопляла Маринка печь муравленую,

Разжигала дрова, приговаривала:

«Как горят жарко следы эти молодецкие,

Так горело бы сердце молодецкое

У молода Добрынюшки Никитича

По мне ли по Маринке Игнатьевне,

Не мог бы Добрынюшка ни жить, ни быть,

Ни дня бы не дневать, ни часу бы часовать.

А и Божья крепко, вражья-то лепко».

Взяла Добрыню пуще вострого ножа

По его по сердцу богатырскому:

Не может Добрынюшка ни пить, ни есть,

Не может темной ночки спать,

Он белого свету дожидается.

Разгорелось у Добрыни ретиво сердце

По той ли по Маринке по Игнатьевне.

Зазвонили ко ранней ко заутрени,

Пошел Добрыня в церковь соборную,

Стоючись у церкви пораздумался:

«Что мне делать тут у церкви соборной,

У той ли у заутренки у ранней?

А пойду я ко Марине ко Игнатьевне».

Заходил он, Добрыня, во высок терем,

А молода Маринка не одна в терему,

У Маринки друг любимый Змеище-Горынчище.

Тут Добрынюшке за обиду стало,

За великую досаду показалося;

Вынимал он саблю вострую,

Срубил Змею-Горынчищу буйну голову.

Говорит ему Маринка Игнатьевна:

«Ай же ты, Добрынюшка Никитич млад!

Когда-то была твоя воля,

А теперича моя воля:

Что хочу над