и прямая аллея к северным воротам, и длинная извилистая дорога к южному въезду, обычно освещенные редким пунктиром тусклых огоньков, сейчас сияли золотистыми праздничными гирляндами. На террасе у входа ярко горели темно-красным чадящим пламенем большие факелы и трепетали на осеннем ветру уличные свечи. Фонтан неожиданно ожил, и переливающиеся отражением разноцветных отблесков струи воды стекали по пирамиде из пяти чаш, разбегаясь рябью по черной воде бассейна. В Большой гостиной не было и следа сухих листьев и сора: каменные плиты пола сверкали чистотой, вместо засохших цветов в каменных вазах пламенели крупные розы и распускали бутоны нежнейшие белые лилии, на высоких окнах от потолка до самого пола висели тяжелые, изумрудного цвета портьеры, забранные витыми золотыми шнурами. В исполинской люстре под потолком ярко сияли стилизованные под свечи электрические лампы. На белой скатерти огромного стола в Большом Обеденном зале сверкали серебро и хрусталь, возвышались витые причудливые подсвечники, а в самом центре огромное блюдо мейсенского фарфора, в котором сочились слезой толстые ломти ананасов, проложенные яблоками и спелыми грушами, удачно прикрывало коричневое пятно от утюга. Торжественно и уютно пылали, потрескивая, поленья в каминах, наполняя пространства залов легким ароматом древесного дыма. В Бальном зале приглашенный тапер в белом фраке уже сидел за клавишами огромного старинного «бехштейна»; в Картинной галерее Архип, вполголоса матерясь, заканчивал собирать буфетную стойку, а Герасим вносил в двери Малой гостиной ломберный стол, легко подняв его над головой, словно восточная женщина, несущая поднос с фруктами.

Аристарх Леонидович, в длинном черном бархатном сюртуке с позолоченными позументами и газырями, тревожно метался между холлом первого этажа и Большой гостиной, ожидая гостей и не выпуская из рук громоздкий спутниковый телефон. Филипп, Эльдар, Никита, Лаврентий и Василий Иванович, одетые в одинаковые черные фраки, скучали, прислонившись к стене у входа в Большой Обеденный зал. Мы с Верой расположились напротив; на ней было темно-красное платье со шлейфом, маленькая красная шляпка, приколотая заколками к темным волосам, а в руках большой веер из черно-красных павлиньих перьев. У дверей на террасу стоял долговязый носатый распорядитель бала в криво сидящей на нем фрачной паре. Герасим, покончив с переноской столов, встал рядом с ним, подобный великану в мешковатой серой робе. Гости, похоже, были превосходно знакомы с этикетом, а потому первая машина показалась на северной аллее только в начале девятого. Аспидно-черный GL неспешно объехал фонтан, проскрипел шинами по гравию и остановился у ступеней террасы. Герасим распахнул двери, впустив свежий воздух осеннего вечера. Аристарх Леонидович поспешил выйти навстречу.

– Княжна Юлия Абамелик-Лазарева! – провозгласил распорядитель прекрасно поставленным голосом, эхом отразившимся в пока пустующем зале.

Изумительно худенькая девушка в нежно-розовом платье и массивном серебристом колье на тоненькой белой шейке вошла в двери и на мгновение остановилась. Вместе с ней зашла седоватая тихая женщина в темном платье. Наши воспитанники выпрямились, поклонились и вразнобой щелкнули каблуками. Хрупкая княжна Абамелик-Лазарева развернула пушистый розовый веер, просияла, блеснув очками и брекетами, и прошла в зал.

– Она из Пансиона благородных девиц, где учится Машенька, – сказала Вера. – Фон Зильбер каждый год приглашает гостей оттуда, а еще курсантов Дворянского кадетского корпуса – это что-то вроде нашей Академии, только в Москве, ну и состав воспитанников не такой представительный.

Аристарх Леонидович, напряженно улыбаясь, вернулся на террасу. Сквозь застекленные двери видно было, как у него изо рта вырываются облачка пара. Гости как будто ждали где-то до времени, когда можно подъехать так, чтобы не было слишком рано, и теперь стали прибывать один за другим: на минивэнах и внедорожниках, с машинами сопровождения и без, вместе и порознь. Аристарх Леонидович раскрывал объятия, почтительно жал руки, целовал девичьи пальчики, затянутые в белые лайковые перчатки, а распорядитель громогласно выкрикивал:

– Графиня Дарья Боде-Колычева! Господин Георгий Ледицкий! Госпожа Виолетта Мертваго! Князь Владимир Цукато!

В гостиной образовывались кружки: девушки в персиковых, голубых и сливочно-белых платьях с легкими паланкинами, обмахиваясь веерами, оживленно болтали, иногда принимая к себе в компанию молодых людей в черных фраках или красно-синих мундирах. Появились Дуняша и Марта в праздничных плиссированных платьях с белыми фартуками, обходящие гостей с подносами газировки и соков для кадетов и пансионерок, шампанского с белым вином для взрослых и канапе на хрустящих французских багетах для всех. Кроме слуг и охраны вместе с молодыми господами прибыли и другие гости: с курсантами на большом черном автобусе приехал бравый усатый дядька в сопровождении двух молодых людей, обряженных в ту же стилизованную под военную, красную с синим форму, но еще и с кортиками на боку, а в компании невзрачных сопровождающих в гостиную вошла молодящаяся блондинка с впечатляюще наполненным декольте, гладко причесанными, словно приклеенными к голове волосами и туго натянутой на скулах кожей лица, так щедро смазанной хайлайтером, что на стенах запрыгали блики, подобные солнечным зайчикам. Она была очень невысокой – и на очень высоких каблуках туфель с предсказуемо ярко-красной подошвой.

– Изольда Брутцер, – шепнула мне Вера, – директриса Пансиона благородных девиц.

Герасим принимал на могучие руки шинели, пальто и легкие меховые манто и относил в холл, где Архип, обосновавшийся в гардеробной, развешивал верхнюю одежду на деревянные плечики и крючки. Чем ближе время подходило к девяти вечера, тем заметнее нервничал Аристарх Леонидович, встречая гостей со все более преувеличенным радушием, так что в итоге лихорадочной жизнерадостностью стал походить на страдающего улыбающейся депрессией человека, подошедшего к грани самоубийства.

– Госпожа Анна Дембовецкая! Князь Иван Кудашев! Маркиза Мария Паулуччи! Господин Алексей Доливо-Добровольский!

– Кажется, фон Зильбер как будто бы не в себе, – заметил я.

– Переживает, что из родителей наших воспитанников ни один не приедет на бал, – ответила Вера. – В прошлом году никто так и не появился.

Меж тем до девяти оставалось менее четверти часа; поток гостей сделался непрерывным, Герасим сбивался с ног, гигантскими шагами меря расстояние от гардеробной к дверям и обратно, а распорядитель неутомимо объявлял титулы и имена, перекрывая нарастающий оживленный гомон и смех:

– Князь Игорь Разумовский! Госпожа Майя Шуттенбах! Господин Николай Копечицкий! Баронесса Альбертина Кроненберг! Господин Вениамин Черторижский!

Вдруг по залу словно бы пролетел легкий шепот, и шум голосов сразу стих – так дуновение ветра колеблет и гасит горящие свечи. Все разом повернулись к дверям, ведущим в Холл, а долговязый распорядитель бала, набрав воздуха в грудь, превзошел сам себя, провозгласив, будто драматический оперный баритон:

– Баронесса Мария Аристарховна фон Зильбер! – нараспев протянув приставку титула и раскатив последнее «р» так, словно объявлял выход на ринг обладателя чемпионского пояса.

На Машеньке было синее платье глубокого василькового цвета, удивительно сочетающееся с