4 июля 1999 года

В мой девятый день рождения семья собрала вещи и переехала в другой город. Он сказал, что вырос в этом доме, окруженном высокими деревьями, но мы начали называть его лачугой.

Сэчжин часто плакала, скучая по маме. Я же не ощущала каких-то глобальных изменений, ведь не особо ее знала. Но даже так мне было сложно понять, как свыкнуться с маминой смертью. Иногда я скучала по приготовленному ею суджеби, но постепенно это тоска исчезла – Сэчжин научилась готовить такие же блюда. [31]

Он нашел новую работу – отвечал за пешие тропы – и начал коротко обрезать мои волосы. С этого момента Сэчжин больше не приходилось делать мне хвостики по утрам. Он так и не продал машину с прошлой работы в доставке, а припарковал ее на одной из троп около обвалившегося холма. Совсем скоро она стала моим гнездышком.

Мы быстро привыкли к новой жизни, еще до того, как сезоны сменились. После каникул Сэчжин пошла в новую школу, а я в то время сильно простудилась, но не могла пойти в больницу после случившегося на отмели. Казалось, что для него я больше не существовала – он постоянно говорил, что мне придется справляться со всем самой.

Тогда я не осознавала, о чем речь, но позднее узнала, что в нашей семейной регистрации даже не было моего имени. Пока Сэчжин пыталась привыкнуть к новой школе, он поехал в путешествие, взяв меня с собой. В тот день на заднем сиденье примостилась мама, а теперь – какая-то незнакомка. Он на всей скорости гнал вперед.

Он всегда говорил, что семья должна помогать друг другу, поэтому взваливал на меня перенос ведер с фрагментами тел. Они были ужасно тяжелыми, и мне приходилось много раз останавливаться и отдыхать на пути к указанному месту. Это было особенно жестоко, ведь я всегда сильно мерзла.

Из путешествия мы снова возвращались в лачугу – приходилось несколько дней проветривать фургон, чтобы избавиться от запахов. Благодаря этому я могла несколько дней оставаться дома. Это было единственное время, когда я общалась с Сэчжин. Она ни о чем не подозревала, но явно меня жалела. Она обращалась со мной так, будто я была чем-то сильно больна – даже уступила мне лучшую кровать в доме. Когда она входила, я всегда притворялась, что мне плохо.

Каждый раз, лежа в кровати и смотря на наваленные у стены игрушки, я вспоминала то самое ведро на берегу реки. Не выдерживая, я выходила пройтись по горе прямо среди ночи. Меня не пугали даже таблички, предупреждающие о кабанах. Так я бесцельно бродила несколько часов, возвращаясь на рассвете и засыпая прямо за обеденным столом.

Но тогда я не смогла спокойно уснуть. Как только темнело, моя кровь будто начинала двигаться быстрее, не давая мне просто лежать без дела. В такие моменты я всегда выбегала на улицу. Постепенно мои навыки охоты улучшились.

Я охотилась на мышей в кладовке, на цыплят, которых продавали около школы Сэчжин, и даже на кошек. В особо удачные дни мне даже удавалось ловить кроликов. Так улучшалось и мое умение работать с ножом, отличавшее меня от сверстников. Постепенно Чжогюн стал брать меня даже в более долгие путешествия.

Но моя жизнь начала рушиться, когда Сэчжин распустила любимые ею хвостики, надела форму и перешла в старшую школу. Она говорила, что теперь мечтает стать учительницей, поэтому старалась усадить меня за стол и заставить слушать. Я понимала, что получу от него, если он заметит, как я срываюсь на сестру, поэтому мне оставалось только сидеть и делать вид, что я внимательно впитываю каждое ее слово. Постепенно мне стало интересно, а иногда нам даже удавалось просто поболтать, прикрываясь занятиями.

Сэчжин рассказывала мне об одноклассниках, о мальчике из соседней школы, который ее заинтересовал, об особо популярных товарах в магазинчике, о том, как пару дней назад ей попало от учителя за невыполненное домашнее задание.

Однажды вечером мне захотелось надеть ее форму и выйти прогуляться. Я не привыкла к такой одежде, к длине юбки, прикрывающей колени, поэтому я зацепилась за ветку и порвала подол. Утром Сэчжин ничего мне не сказала – просто ушла в школу в спортивной форме.

Так я и начала рыться в ее сумке, пытаясь найти что-то интересное, что можно было украсть. Я смогла попробовать все виды гамбургеров из магазинчика и даже вести записи красивой ручкой с головой куклы на конце. Однажды я нашла в ее кошельке хорошо запрятанное письмо. Конечно, Сэчжин застала меня за чтением – она испугалась, что я сразу побегу к Чжогюну и обо всем расскажу. Оказалось, что ей не нравился отправитель письма, потому что он обижал других.

Сэчжин выхватила письмо, скомкала и кинула его в ящик. Из сумки она вытащила тетрадь с подсолнухом на обложке и набор из двенадцати цветных ручек. И сказала, что мне достаточно написать в этой тетради, если мне чего-то захочется, и положить ее обратно. В ту ночь я не могла уснуть, лежа на полу и думая, что бы пожелать. Так я впервые в жизни столкнулась с чем-то, похожим на свободу выбора. Но даже после этого я не прекращала охоту, приобретя и новую привычку – тщательно мыть руки.

К тому моменту, как я почти исписала всю тетрадь, Сэчжин уже сильно повзрослела. Она стала намного выше, так, что я доставала ей лишь до груди, а также купила юбку намного короче предыдущей. Она продолжала меняться и дальше. Ей удавалось скрывать от отца письма, но теперь она не показывала их даже мне. Каждые выходные, когда он уезжал на работу, мы шли гулять без разрешения. Однажды на такой прогулке я рассказала ей о своей странной бессоннице. Сэчжин была шокирована. Она не разговаривала со мной несколько дней, а потом вдруг сказала, что научит меня делать могилки для животных, – она принесла камень, чтобы похоронить мышь, которую я убила пару дней назад. В ту ночь мне приснилась мама, лежащая на отмели.

Мы продолжали ездить в путешествия, а мои умения с каждым днем лишь улучшались. Теперь я знала, как отделить ткани от костей, как предотвратить кровотечения, чтобы после не отмывать пол. Однажды я, как и всегда, вышла, чтобы выбросить ведро, но руки начали странно чесаться. Зуд был таким сильным, что я не стала зарывать ведро в землю, а лишь