– И кроме несчастного мальчика по имени Глеб, – напомнил я.

– Да, и вот результат! Тебе про клад кто рассказал?

– Дуняша.

– Ну вот спроси у нее про Глеба, и она скажет, что шею ему свернула Белая Дева, как раз потому что он шлялся за полночь по Усадьбе.

– Я бы лучше спросил у его фирса.

– Увы, уже не получится, – вздохнула Вера. – Он тоже мертв.

– Как?

– Да вот так. Его сразу после гибели Глеба вывезли неподалеку в лесок, пристрелили и закопали там же, в болотце. За то, что недосмотрел. Граф, кстати, сам и вывез. Тут с личной ответственностью все очень строго.

Я подумал о личной ответственности и решил кое-что уточнить.

– Фон Зильбер что-то говорил про дуэли. Это всерьез или…

– Ну, если судить по академическому уставу, то да, вполне, хотя прецедентов еще не было. Предполагается, что воспитанники или преподаватели могут вызвать на дуэль друг друга в случае нанесенного оскорбления, причем тот, кого вызвали, согласно традиционному дуэльному кодексу, может выбрать оружие: пистолет или сабля. Граф все время напоминает это, когда пытается мотивировать мальчишек заниматься фехтованием и стрельбой. Кстати, по неподтвержденным слухам, его выгнали из армии как раз за дуэль со смертельным исходом, во что мне лично верится. Дело было в зоне боевых действий, так что выбором стали или тюрьма, или служба в Академии.

Со мной Граф держался с той подчеркнутой ледяной вежливостью, какая обыкновенно маскирует, причем не слишком удачно, клокочущую внутреннюю ярость, и напоминал мне топ-менеджера, которому собственник навязал выскочку-консультанта.

– Господа, спешу вам представить, – бесстрастно произнес он, глядя в пространство, когда вечером в понедельник привел познакомиться в казарму к фирсам. – Родион Александрович Гронский, наш новый учитель литературы.

Казарма располагалась на втором этаже Западного крыла, над столовой и комнатами прислуги. Обстановка состояла из двухярусных армейских коек, застеленных серыми одеялами, с тумбочками у изголовий, узких железных шкафчиков, закрытых на навесные замки, и простого стола с несколькими стульями вокруг. На столе лежали журналы со сканвордами, карандаши и пара книг. Рядом с одной из коек стояла гитара. Справа виднелся коридорчик, ведущий в душевые и к лестнице на первый этаж; рядом с ним находилась закрытая электронным замком стальная дверь небольшой оружейки. Ажиотажа мое появление не вызвало, и к нему отнеслись с тем принимающим любые приказы начальства спокойствием, что свойственно военнослужащим. Только Петька, осклабясь, подскочил с койки и пошел ко мне, протягивая широченную ладонь с растопыренными толстыми пальцами:

– Здравья желаем, господин учитель! Где же вы так махаться выучились, позвольте узнать, в педагогическом?

Рукопожатие было сильным, как у гигантского краба. Петька стиснул мне руку, пытаясь поймать на излом суставы кисти, не преуспел в этом, а мне удалось захватить и выломать его большой палец. Некоторое время он стоял, краснея и скалясь, а потом зашипел и разжал хватку.

– Петька, субординация, – сквозь зубы процедил Граф, наблюдавший за нашей молчаливой схваткой из-под приопущенных век.

– А мы что ж, мы ничего! – Петька дурашливо вскинул ладонь ко лбу, изображая воинское приветствие. – Мы завсегда!

Потом не сдержался и добавил:

– В армейке-то служить не изволили, господин учитель?

– Нет, не довелось.

– Оно и видно, дерзкие-с очень, – и, повернувшись, вразвалку пошел прочь, встряхивая правую кисть.

Я познакомился с остальными. Растрепанного, будто дикобраз, широкоплечего приятеля Резеды звали Прах, и его самолюбие, похоже, не было слишком сильно задето полученным от меня ударом в горло. Фирсом Филиппа, сына лорда-камергера, был Скип – высокий, горбоносый, с очень коротко остриженными под машинку черными волосами; он буквально на секунду бросил на меня характерный внимательный взгляд человека, привыкшего мгновенно оценивать обстановку через прицел, и я подумал, что с ним при случае стоит познакомиться ближе. Фирс Никиты оказался здоровенным мужиком лет пятидесяти, с обширным животом и красной физиономией. Его звали Захар, и это, как выяснилось позднее, было не имя, а тоже прозвище: не лишенному чувства юмора и некоторого культурного кругозора Никите нравилось вопить во все горло «Захар! Захаааааар!», подобно герою известного классического романа, таким образом взывавшему к своему слуге. Кстати, Петька рассказывал, что и его прозвище вовсе не было сокращенной формой от имени Петр:

– Мы когда знакомились с малым и с его батей, он так сразу серьезно представился мне: я, говорит, Василий Иванович! А я в ответ: тогда я, значит, Петька! Ну Василий Иванович-то ребятенок еще, ему невдомек, а батя-то как начнет хохотать! С тех пор как увидит меня, обязательно анекдот какой-нибудь расскажет про Петьку и Василия Ивановича, ну и я в ответ тоже, а что ж!

Во вторник, во время второй пары, которую вела Вера, я снова зашел в казарму. Граф в кителе, застегнутом на все пуговицы, сидел за столом и что-то писал карандашом в черном блокноте. Резеда лежал на верхней койке с раскрытой книгой. Захара и Скипа не было видно, а Петька, по обыкновению, зажигательно балагурил, найдя благодарного слушателя в лице Праха своим залихватским историям из времен золотой юности.

– В клуб приезжаешь с пацанами, девку выберешь на танцполе, отведешь в угол, а потом берешь за волосы, головой об стенку ее – и ртом к ширинке! А если не поняла сразу, еще раз об стенку – и все, шелковая! Всегда работает, проверено.

– А если член прикусит? – поинтересовался Прах.

Петька продемонстрировал свои большие пальцы толщиной с девичье запястье.

– Вот так пальцы засовываешь ей поглубже в рот между зубов и держишь челюсть, как будто ящик вытаскиваешь из стола – не прикусит, даже если захочет.

Я деликатно откашлялся и постучал в притолоку. Граф оторвал взгляд от рукописи, посмотрел на меня и сухо сказал:

– Господин Гронский, учителям вход в помещения казармы воспрещен. В случае надобности следует звонить по внутреннему телефону, аппараты есть в холлах каждого этажа.

– Ну если уж я все же зашел, не соблаговолите уделить мне внимание? – отозвался я. – У меня до вас дело.

Граф отложил карандаш, закрыл блокнот, аккуратно замкнул обложку черной резинкой, встал, одернул китель и вышел, старательно не глядя мне в лицо.

Мне следовало выдерживать основную легенду и хотя бы попытаться найти таинственного осведомителя; Вера, хоть и казалась самым очевидным кандидатом в шпионы, могла оказаться здесь по какому-то другому делу, а для моей основной цели было нужно как заслужить расположение