декларируемый Аристархом Леонидовичем спартански суровый быт в Академии можно было счесть таковым только в сравнении с условиями, к которым воспитанники привыкли у себя дома. С одной стороны, существовало довольно четко исполнявшееся расписание дня, но внутри него имелось довольно места для вольностей. В половине восьмого фирсы отправлялись будить своих юных господ, которые спросонья не скупились на ругань и тумаки, и в коридоре третьего этажа начинались пререкания и толчея у дверей душевой. Воспользоваться учительским санузлом, или, тем более, душевыми прислуги никому бы не пришло в голову. Потом все отправлялись на пробежку, а к девяти утра возвращались на завтрак, который проходил в Большом обеденном зале на первом этаже. На желтоватую скатерть, покрывавшую тот самый исполинских размеров стол, ставили приборы на десять персон: Аристарх Леонидович, сидевший во главе этого утреннего собрания, шестеро воспитанников, Вера, Граф, некий неопределенный статус которого позволял приглашать его за господский стол, чтобы не было слишком скучно, а с понедельника к ним присоединился и я. Фон Зильбер весь час, что продолжалась трапеза, развлекал присутствующих монологами, которые слушали с вымученным молчанием, и, намазывая специальным серебряным ножиком масло на тост и добавляя персиковый джем из вазочки мейсенского фарфора, вещал что-нибудь наподобие:

– Простые люди не должны жить хорошо, желательно, чтобы их уровень жизни чуть-чуть не дотягивал до некоего гигиенического минимума. Я собираюсь сделать соответствующие расчеты для своей монографии. Тогда, получая порой, например, возможность пользоваться теплым сортиром в доме вместо выгребной ямы на улице или отправлять детей в школу автобусом, а не за десять километров по морозу пешком, они станут принимать это не как должное, а как особую милость, и будут благодарны вместо того, чтобы постоянно чего-то требовать. Люди должны гордиться тем, что работают тяжко, много, а живут скудно. Пусть видят в этом особый подвиг. К тому же такую жизнь не жалко отдать, желательно даром, за начальственное одобрение или громкое звание и какую-нибудь завалящую идею в придачу. Ну, можно при необходимости и доплатить немного.

После завтрака в десять часов начиналась первая учебная пара, на которой все в основном клевали носом или сонно таращились в тетрадки и книги. Потом был небольшой перерыв, и с полудня до двух часов дня воспитанники отправлялись на физическую подготовку: в хорошую погоду упражнялись в верховой езде или на стрельбище, во время дождя занимались в спортивном зале фехтованием и рукопашным боем. Занятия вели фирсы, вовсе не стремившиеся вызвать неудовольствие молодых господ избыточным напряжением сил, поэтому каждый учился так, как хотел: кто-то по-настоящему, но в основном как-нибудь. В два часа все снова собирались уже на обед, который обычно проходил как-то расслабленнее и в целом приятней, ибо Аристарх Леонидович снисходил только на общий завтрак, предпочитая обедать и ужинать у себя в Западной башне, в компании портвейна и собственной гениальности.

Обеды в Академии были изобильными, с четырьмя переменами блюд и десертом, так что на второй паре все снова осовело боролись со сном, теперь уже по причине обжорства. Зато потом, с половины пятого и до семи вечера, наступало время так называемой самоподготовки, которого старшие воспитанники ждали всегда с нетерпением. Предполагалось, что в эти часы они занимаются своими проектами: у Никиты с Эльдаром был один на двоих, у Филиппа свой собственный, и в связи с этим они имели право каждый вечер в сопровождении своих фирсов уезжать в Анненбаум. Насколько это было нужно для подготовки проектов и в чем, собственно, оные заключались, было мне пока неизвестно, но возможность вырваться на пару часов из опостылевших стен мальчишки не упускали. Василий Иванович с Лаврентием оставались в Усадьбе и маялись или у себя в комнатах, или в Верхней гостиной на втором этаже. Вольдемар территорию Усадьбы покидал редко, и про его индивидуальный проект я неожиданно для себя узнал несколько больше, чем ожидал.

В среду, вооружившись фонариком, я осматривал заброшенные помещения на первом уровне Западной башни, расположенные как раз под тем местом, где я два дня назад за решеткой ожидал аудиенции господина фон Зильбера. Окон здесь не было; толстые каменные стены, чуть скошенные внутрь, уходили во тьму под невидимым потолком. Я пробирался между рядами металлических стеллажей, уставленных распухшими от пыли и неизвестного содержимого картонными коробками всех размеров, слежавшимися мешками со строительной смесью и толстыми досками, брошенными тут так давно, что серая паутина меж ними отсырела и напоминала мокрые тряпки, а плесень разукрасила дерево зеленоватыми болотными росписями. Тем не менее проход, по которому я двигался, очевидно использовался довольно часто, и широкие, отполированные десятками тысяч шагов каменные плиты пола тускло блестели в луче фонаря. Впереди обнаружилась дверь: толстая, обитая железом, закрытая на старинный врезной замок. Изнутри как будто бы доносились слабые запахи дыма и чего-то химического, похожего на формалин. Рядом на полу лежал железный поднос, на котором громоздились несколько грязных тарелок, приборы, пара чашек и большая кастрюля. Помня про обещание Аристарха Леонидовича допустить меня всюду без исключений, я отправился за ключом к Графу, но тот ответил отказом.

– Это лаборатория Владимира Аристарховича, – отрезал он. – Ключи есть только у него. Можете обратиться к нему непосредственно или к Аристарху Леонидовичу.

Я обратился. Старший фон Зильбер занервничал.

– Видите ли, Вольдемар в известной степени является продолжателем дела своего деда, моего отца, – принялся объяснять он. – Мне, конечно, было бы приятнее, если бы его в большей степени увлекала социология или философия, но проект Вольдемара связан с генетикой, и в Восточной башне располагается его лаборатория, куда решительно никто не имеет права входить без разрешения. И даже я, да, потому что уважаю личное пространство своего сына, к чему призываю и вас. Неужели так нужно непременно осмотреть это место? Что вы рассчитываете там найти? Прячущегося шпиона? Радиопередатчик или, может быть, подземный ход?..

Я не стал развивать тему, но дополнил свой список вопросов, оставшихся без ответа, и подумал, что все они так или иначе связаны с Вольдемаром. Младший фон Зильбер действительно изрядно времени проводил в своей лаборатории, часто даже пропуская ужин в семь часов вечера, и тогда еду ему относили туда, причем, насколько мне было известно, ставили подносы со снедью у двери, не занося внутрь. В общих посиделках и развлечениях воспитанников в Верхней гостиной после ужина Вольдемар также участия не принимал, и появлялся в главном корпусе только к отбою в одиннадцать вечера. Тогда закрывались все двери; смолкали голоса, Усадьбу наполняла гулкая тишина, и только ночной дождь шуршал, шелестел или барабанил по высокой металлической крыше и скошенным