У Ивана после слов о сыне по щеке покатились слезы:

– Пойдемте в дом, скоро и дружки подойдут, – сказал он гостям, а сам отвернулся, чтобы мужики не видели его слез…

Глава 9

Иван первые дни в деревне ощущал себя чужим человеком, как будто это не его родина. Женщины, у которых мужья не вернулись с войны, на него смотрели искоса, своим молчанием выражали обиду. В смерти их мужей есть и его вина. Сын Сема продолжал называть его дядей Ваней. Председатель обещание сдержал, определил в напарники к дружку на трактор. Всех больше радовался Семен, хвастался ребятишкам по порядку, что скоро прокатится с отцом на тракторе. Татьяна рассказала об этом Ивану, слышала, как Сема первый раз назвал его отцом. А в глаза сказать стесняется, держит обиду, отец вернулся с войны без пилотки и ордена.

Не было дня, чтоб Иван не вспоминал друга Остапа, ждал, когда он пришлет письмо, а лучше приедет в гости. Единственный на земле человек, кто понимает его с полуслова. Стало быть, и у него те же проблемы: люди смотрят на них как на пособников фашистов.

В это утро Иван, подходя к конторе, увидел, как уполномоченный широко расставив ноги, стоял на крыльце и эмоционально громко говорил сельчанам:

– Товарищи колхозники, партия и правительство рассчитывает на вашу сознательность, народ в стране изголодался, накормить бы его досыта. Кто, если не вы, это сделает!

– Нам бы тракторов пару штук, на быках много не наработаешь, – кто-то из женщин высказал ему просьбу с претензией.

– Будут вам, бабоньки, и лошади, и трактора, заводы встают на мирные рельсы, с войной покончено. – Заметив Ивана, уставился на него.

Иван подошел и встал рядом с напарником Ермоловым Михаилом. Михаил ему шепнул:

– Ты глянь на уполномоченного, никак выздоровел, видать, крепкая у него задница, да и морда, хоть прикуривай.

– Стране сейчас тяжело, с войны вернулись и те, кто помогал фашистам, – уполномоченный не сводил взгляда с Ивана. – Товарищ Сталин дал им шанс покаяться перед народом, искупить свою вину добросовестным трудом. У вас в деревне такие люди тоже имеются, мне как представителю власти партией поручено следить за порядком. Вижу тут Есин Иван, враг народа, – окрасил его таким словом, махнув на него рукой. – Ну-ка подойди сюда, – говорил свысока. – Иван подошел. – Ты почему не встал на учет, в первую очередь обязан бежать ко мне на парусах. Ты что думаешь, тебя власть простила, раньше срока выпустив на свободу, так можно и закон нарушать? Дай вам зэкам волю, вы дел натворите, – уполномоченный унижал Ивана специально, затаив обиду на его жену Татьяну.

Иван стоял в окружении земляков, опустив глаза. Жизнь, казалось, стала потихоньку налаживаться и вот она снова дает ему пощечину.

Уполномоченный, оформляя протокол на Ивана в кабинете председателя, дверь оставил открытой, чтобы слышали в коридоре сельчане. Говорил громко. Ивану запрещено покидать деревню, нарушив, он как представитель власти отправит его снова в тюрьму.

Иван, выйдя из конторы, был готов сквозь землю провалиться, сельчане не спускали с него глаз. Подошел к дружку Михаилу, он ему прошептал:

– Вот, тварь болотная, надел портупею и думает, что ему все позволено, хочет на тебе отыграться, видно, до его куриных мозгов не дошло, придется повторить, – имея в виду уполномоченного, когда они с Плюхиным Иваном по-мужски с ним поговорили. – На пашню приедет, я его в борозде закопаю, с собаками не найдут. Ты, Вань, не обращай на него внимания, мы, фронтовики, не дадим тебя в обиду. Что мы зря кровь проливали, чтобы слюнявые милиционеры порядки свои устанавливали.

– Миш, он меня гнобит из-за Татьяны, еще до войны на нее кобелем заглядывал. А ты это брось, руки об него марать, в тюрьму угодишь, а там жизнь не сахар. Врагу не пожелаешь.

– Мы с Иваном служили в разведке, кое-чему научились. Это первого немца страшно убивать, а потом, как курицу режешь. А уполномоченный хуже фашиста, что его жалеть. Таким тварям на земле места нет, – разошелся Михаил.

Иван, слушая Михаила, подумал об Остапе, обещался написать письмо, очевидно, органы и его взяли под свою опеку. Уполномоченный грозится снова отправить в тюрьму, родные такого горя не переживут, сын Сема возненавидит его еще больше. И, наверно, это не последний разговор с уполномоченным, приезжая в деревню, продолжит унижать при земляках. Итак, вдовы на него смотрят волком, как им объяснить, что в смерти их мужей нет его вины. Бабы не воевали, откуда им знать, как там на войне.

С этими думами Иван провел весь рабочий день. Домой пришел поздно вечером, сын Сема уже спал. Сходил в баню, сел на крыльцо, закурил, из избы вышла Татьяна, села рядом, положила голову на плечо.

– Председатель с утра заехал ко мне на весовую и рассказал, как уполномоченный при народе тебя унижал. Долго с ним говорили, говорит, чтобы мы потерпели, со временем все уляжется. Сема вот только пришел с улицы в слезах, даже не поужинал, голодным лег спать. Я его спросила, не заболел ли, насупился, молчит, мрачный какой-то. Афоня сказал, якобы ребятишки его дразнят сыном фашиста, лезет драться. Тяжело ему сейчас, все ждет пилотку с орденом, а где их взять-то, в магазине не продают. Если что у свекра попросить. Ордена и медали у него на божнице в платочке лежат, он ведь их не надевает. Говорит, не к чему хвастаться, убитые им немцы каждую ночь снятся. Газету с фронта привез, всем порядком читали, в ней он прописан героем. Только в двух боях из пулемета шестьдесят пять фашистов застрелил. Командиры его наградили орденом с медалью со звездой. Фронтовики скромные люди, они не ребятишки, знают, что такое война.

Иван молчал, выкурив папиросу, закурил вторую. Татьяна, видя, что муж не находит себе места, с грустинкой проговорила:

– Ваня, пойдем спать, завтра мне рано вставать, председатель попросил загрузить зерном машину, придет из Куртамыша. И тебе надо отдыхать, мог бы еще пару недель дома побыть.

– Завтра воскресенье, вот и отдохну. С утра дойду до родителей, в конюшне крышу починю, отец просил помочь. Сему с собой возьму, может, и вправду все и наладится.

Утром первой проснулась Татьяна, затопила печь, приготовила завтрак. Иван, встав с кровати, заметил, как на него из-под одеяла смотрит Семен, ласково ему сказал:

– Сынок, поспи еще, никуда твоя рыба не уйдет, – зная,