Сема встал, ни говоря ни слова, выбежал из избы.

Прошло некоторое время:

– Вот, сорванец, все-таки убежал смотреть свою корчажку, придет, покорми его, – наказала Татьяна мужу.

Иван, не дождавшись сына, пошел к отцу по центральной улице, жители в это время провожали коров в табун. Некоторые сельчане с ним здоровались, другие, отвернув голову, как бы его не замечали. Иван подумал, надо было идти речной тропинкой, кроме ребятишек, по ней никто не ходит. Опять же летом, а зимой как идти, снег по пояс. И сколько лет по ней ходить, надо что-то с этим вопросом решать. В деревне его имя на слуху, ребятишки называют Сему сыном фашиста, слышать такие слова – земля под ногами горит, еще и уполномоченный подлил масла в огонь. Переехать в соседнее село, опять же дом с хозяйством не бросишь. Отец – инвалид, мать часто болеет, тех же Татьяниных братьев одних не оставишь, да и жена не согласится. А одному уехать, значит, для всех стать последним человеком, сколько лет его ждала жена, а сын Семка, родная кровь, как он без отцовского плеча…

Иван зашел в родительский двор, отец сидел на крыльце и курил самокрутку, рядом лежали костыли.

– Ты что, сынок, в такую рань пришел, случилось ли чего? – сразу же спросил он с теплотой в голосе.

– Не спится, да и время выкроилось, ты говорил крыша в конюшне протекает, починить бы не мешало, не за горами уборочная, не до того будет.

– Крыша, это хорошо. Тут сосед табаком угостил, ох и ядреный, то ли свиным навозом поливает, нос дерет, – покрутив в руке самокрутку.

– Хвастается он у него сахарный, наверно, сахар закончился. Что-то у двора его не видел, все время аксакалом сидит.

Петр Никифорович затянулся самокруткой, прокашлялся:

– Минутой назад дымил, наверно, бабка его блинами потчевает. Жаловалась тут на него нам с матерью: у печи все руки сожгла, пока накормит. На соседа посмотришь: дрыщ и то толще, а блинов съедает три дюжины. А ты чего такой хмурый, из-за уполномоченного расстроился, председатель сказал, для порядка тебя ругал. Ничего не поделаешь, против власти не попрешь. Вчера Семка забежал к нам весь заплаканный, молчит, как в рот воды набрал, чего это он? Наверно, с ребятишками что-то не поделил? Ничего, день-два помирятся!

Иван решил не говорить правду отцу, почему Семен молчит. А то подарит ему свои ордена и медали, а он мечтает об отцовском ордене. Не успев подумать о сыне, как он вошел во двор, держа в руке алюминиевый бидон, увидев отца, бросил его на землю, из него высыпались гольяны. Не сказал ни слова, выбежал обратно в открытые ворота.

– Семка, внучок, куда же ты? – Петр Никифорович крикнул ему вдогонку, схватил костыли и вприпрыжку выбежал со двора.

Иван понимал: Семен его возненавидел, в голове колоколом звучали слова: «сын фашиста». Маленькому человеку трудно справиться с таким позорным грузом. А ему самому как жить дальше, не получая от жизни радости. Наложить на себя руки, говорят, грех большой, опять кто говорит, если что церковники на проповедях. А они сами-то, хотя бы минуту, побывали в его шкуре.

Вернулся отец Ивана:

– Убежал внучок, мне с одной ногой его не догнать. Вот скажи, куда понесло постреленка! А гольянов наловил деду Самойлу, пойду их отнесу, а то куры поклюют, – подошел, собрал рыбу в бидон и вышел со двора.

Иван, не заходя в дом, зашел в конюшню, по лестнице поднялся на сеновал. Посмотрел на прохудившуюся крышу – доски рассохлись, свет видать, гвоздями пробить еще подюжеет, – не переставая думать о сыне. В лопухи спрятался, сидит, плачет. А выйти ему на порядок, это как ножом по сердцу, ребятишки задразнят. Чем помочь сыну, если что поговорить по-взрослому с ребятами, так они его самого считают фашистом, еще хуже получится, обзовут сына ябедой.

Положил руку на полку и ее погладил, вспомнил, как перед войной с Татьяной на этом месте занимались любовью. Мечтали, поженятся, детей народят, отец планировал для них рубить новый дом. Время назад не вернуть, – взгляд остановил на конской узде, она висела на косяке двери. – Орлика узда, наверно, тоже войны хлебнул, власть у сельчан всех лошадей конфисковала. На своем горбу повозил он пушки и снаряды, жилы понадорвал, а может, в первом же бою ранило, и солдаты его пристрелили, чтоб не мучился. Войны развязывают люди, хотят больше богатств положить в свой карман, опять же зачем животных впутывают в свои дела. Человеческий язык им не ведом, а то бы высказали пару «ласковых» слов. Спустился по лестнице подошел и снял с гвоздя узду. И тут как будто сознание окутал туман, поднял голову вверх и стал смотреть на перекладину. Крышу держит и его вес выдержит. Руки сами машинально стали вязать петлю на узде. Иван смотрел на них и не мог их остановить. Какая-то неведомая сила толкала это делать, и она его манит, шепчет на ухо: «Торопись, скоро будет тебе хорошо, только накинь на шею петлю и наступит счастье, о котором мечтаешь, уйдут все твои заботы. Ну и пусть останется твоя жена вдовой, найдет себе мужика получше, чем ты. Сын Семка нового отца назовет папкой», – затягивая на узде потуже узел. – Быстрей надо все делать, отец ненароком вернется, помешает, – уже сказал вслух.

В это время в дверях появился петух и громко прокукарекал.

– Кыш, места тебе мало, – прикрикнул он на него. – Петух отбежал, еще раз прокукарекал, опустил крыло и резко лапой ударил по нему. – Иди, иди, никто тебя не боится, это твой предшественник двор не мог поделить с Жучкой, так ее нет в живых. А тебе со мной не справиться, посмотри на себя и на меня, силы не равные, – высказал ему такие слова. – Что же я время тяну, – не переставая говорить вслух. Поднялся на полку сеновала, перебросил узду через перекладину, ее закрепил, спустился по лестнице, встав на первую ступеньку. Петлю набросил на шею. – А узда пахнет потом Орлика, почему думаю не о том, быстрей надо делать, быстрей, – продолжая разговаривать с самим с собой. Только хотел сделать шаг со ступеньки лестницы, как в конюшню залетела ласточка, держа в клюве червяка, и села на дверь. Под крышей раздалось пиканье птенцов. Иван, посмотрев на перекладину, с досадой проговорил: – Как же я сразу не заметил, у ласточки свито гнездо. – Представил, как он висит в петле, а ласточка кружит в конюшне, боясь сесть в гнездо. По