– Потом, батя, потом, – Иван не выпускал из рук Татьяну.

Семен слез с печи и сел на лавку со стороны матери, не решаясь подойти и обнять отца. Татьяна прижала сына к себе, он, посидев с минуту, выскочил из избы.

– Чего это он, – среагировала Татьяна, – ребята, бегите за ним, – приказала своим братьям. Они вышли из избы.

Иван, чтобы не ждать, когда родные его спросят, где он все эти годы пропадал, не написав ни одного письма, решил разговор начать первым:

– В деревне обо мне пойдут сплетни. Знайте, четыре года я находился в немецком плену в концлагере Дахау, это в Германии. Лагерь освободили американцы. НКВД посчитала нас, узников, предателями родины, отправили в советский лагерь, он на Урале. Мне с боевым товарищем посчастливилось встретить порядочных людей, они за нас похлопотали в Москве. Три дня назад амнистировали, а так еще десять лет лагерей.

– А как в плен попал? – покосился на него отец, спросил с недоверием.

– Под Москвой, в первом же бою, полк окружили немецкие танки. Командир приказал отступать, за спиной разорвался снаряд, нас с товарищем контузило, меня вдобавок легко ранило в плечо, очнулись, когда вокруг уже немцы. А ты, батя, вижу тоже раненый, нога не гнется.

У Петра Никифоровича, видно, отлегло от сердца, что сын не добровольно сдался в плен, и уже спокойным голосом ответил:

– В танке погорел, вот с тех пор маюсь, не заживает проклятая рана. Врач намедни несколько осколков вырезал, посоветовал ногу отнять, пока не даю.

Иван решил не тянуть с вопросом, который его больше всего волнует – это его жена:

– Татьяна, не хочу тебе портить жизнь, увидев мое тело, буду не люб. Наверно, я говорю глупости, но хотелось бы решить этот вопрос сейчас при родителях, чтоб не было обид. Пока ребятишки не видят, – встал, снял пиджак, распахнул рубашку, задрал ее.

Мать Ивана, посмотрев на его раны, от испуга всхлипнула, прижала руки груди и стала задыхаться. Татьяна из ведра зачерпнула в кружку воды, подала свекрови. Выпив воды, жалобно запричитала:

– Ой, сыночек ты мой родненький, как же они тебя изверги.

Иван подошел и обнял мать.

– Мама, все уже позади, главное, я живой. Успокойся, а это царапины, на мне как на собаке все заживает, – не отводя глаз с Татьяны.

Татьяна поняла, Иван ждет от нее ответа. Как ни в чем не бывало подошла к нему и положила голову на его грудь.

– Надо же такое сказать, как у тебя язык повернулся, слово-то какое подобрал – не люб. Ишь чего надумал.

В избу зашел Семен, встал у порога:

– А мы с Афоней баню подтопили. Дядя Ваня, а ты париться любишь, – не называя Ивана отцом.

– Париться люблю, а веник у тебя березовый или крапивный?!

– Кто крапивой парится, шишками изойдешь, посмотрите на мои ноги, – и задрал одну штанину сатиновых брюк внизу на резинке.

– Это ты где их так ужалил?!

– Помогал Афоне рыбу на речке ботать, берегом шел, а там крапива растет. Карасей поймали полведра и два окуня больших, так наш кот Рыжик одного съел, из ведра лапой его украл.

– Лучше рыбу ловить корчажкой, удобнее и ноги не ужалишь.

– Внучок у нас молодец, ловит рыбу и корчажкой, – ответил за него Петр Никифорович. – Тут ноне полную чашку гольянов поймал, отнес их соседу, а он его сахарком угостил.

– В следующий раз дедушка Самойл обещал дать мне медовый пряник, ему зайчик из леса принесет, – громко и твердо сказал Семен.

– Дед Самойл живой?! Вот курилка! – радовался Иван, что разговор налаживается, главное, сын не стал его бояться. Пусть пока не называет отцом, но, как говорят в народе, время лечит.

Отец Ивана посмотрел в окно:

– Сынок, глянь, твои дружки идут.

Ко двору подходили его одноклассники Ермолов Михаил и Плюхин Иван.

Иван посмотрел в окно и вышел на крыльцо, дружки как раз входили во двор.

– Вернулся, пропащая душа! – радостно прокричал Михаил, подходя к Ивану.

Крепко обнялись, хлопая ладонями друг друга по спине.

– Хватит, дай другим поздороваться, – сказал второй одноклассник.

– Ты что такой худой, старшина каши не докладывал, – пошутил Михаил.

– В концлагере старшин нет, надзиратели, – с улыбкой ответил Иван.

Одноклассники сразу прекратили смеяться.

– Вань, извини, не знали, от тебя ни слуху ни духу, думали без вести пропал. Нас после победы мобилизовали, воевали на Белорусском фронте, дошли до Берлина. Писали домой, чтоб выслали твой адрес полевой почты, а от тебя ни весточки.

– В Дахау все четыре года провоевал, это концлагерь под Мюнхеном. В первом же бою попал в плен вместе с дружком, он из Челябинска. Нас американцы освободили, потом НКВД в лагерь отправила на Урал, как врагов народа. Три дня назад амнистировали. Ладно, что все обо мне да, обо мне, вы то, как живете? Кто из одноклассников с войны живым вернулся. Я еще родных толком не расспрашивал, ревут, в покойники меня записали. Сын Семка дядькой называет, уходил на фронт он еще не родился.

Михаил достал из кармана портсигар и зажигалку, видно, они у него трофейные. Надпись на портсигаре выгравирована немецкими буквами, предложил папиросу сначала Ивану, потом другому Ивану, взял себе. От зажигалки прикурил, – пару раз затянулся:

– Мы-то с Иваном легкораненые, пару раз контуженные, а из нашего класса шестеро осталось, ты седьмой. В деревню, пожалуй, рота мужиков не вернулась. А кто вернулся, вот как твой отец, с одной ногой и с одной рукой ковыляют. Мы с Иваном освобождали Освенцим, воочию видели, что такое концлагерь. Я неделю не мог кусок хлеба в рот засунуть. Говорю, а на теле мурашки бегают, ты сказал, тебя органы во врага народа записали, крысы тыловые. Тут мы на днях уполномоченного посадили пару раз на задницу, ни дня не воевал, а к нашим бабам пристает. Пригрозили, еще раз позволит под юбку залезть, в лесочке прикопаем. С нас, фронтовиков, взятки гладки – все контуженные на голову.

– Председатель Василь Степанович он как, живой, воевал? Хочу пойти просить устраиваться на работу, семью кормить надо.

– У председателя всю войну бронь была. И правильно сделали, что на фронт не послали. Он с бабами все четыре года на передовой. Татьяна тебе расскажет, как они тут голодали, на фронте и то легче было. А с работой, ее в колхозе не переделать, давай ко мне на трактор. Вот только нас, одноклассников, бросает творческая душа, – повернув голову в сторону второго Ивана, – осенью поедет в Алма-Ату учиться на художника, видишь, все время