Тишину разрядил сержант:

– Мужики, что-то я не пойму, вы что на одной фабрике работаете, одежда на вас одинаковая, – сказал, ехидно улыбаясь.

Остап на слова солдата даже не повернул голову. Иван, видя, что друг может сорваться, решил ответить за двоих, чтобы фронтовики не задавали лишних вопросов:

– Из лагеря освободились, там, что выдали, то и надели, едем домой, – ответил сухо.

Сержант продолжил допрос в той же манере:

– Мужики, конечно, это ваше дело, просто интересуюсь, за кражу в тюрьму угодили?

Иван, смотрел на него и думал, может, промолчать, опять же сержант-фронтовик не отстанет, пока не услышит ответа. Да и он хорошенько подвыпивший, видать, чешутся руки:

– Мы, мужики, враги народа, статья пятьдесят восьмая.

– Ни хрена себе! – удивился второй солдат, округлив глаза.

Сержант сразу положил ложку на стол:

– Это что, получается, вы против советской власти?! Мы с товарищем на фронте кровь проливали, а вы тут в тылу на фашистов работали, – и выгнул колесом грудь, явно красуясь орденом.

Остап повернул голову и спокойным голосом сказал:

– Мы повидали столько всего, что на две жизни хватит. Находились в плену в концлагере Дахау с сорок первого по сорок пятый, это вам не в окопах сидеть. Выжить в лагере – один шанс из тысячи. После освобождения НКВД нас посчитала врагами народа, отправила прямиком в советский лагерь, – и снова отвернулся.

Иван решил смягчить разговор, чтобы не накалять обстановку:

– Остап, ты чего, мужики просто поинтересовались, им-то откуда знать, кто мы такие. Мы, мужики, тоже воевали, в первом же бою попали в плен, даже два танка подбили, думали – вот оно – солдатское счастье. Снаряд накрыл, очнулись, кругом немцы и автоматами в грудь тычут. Дома нас считают погибшими. Вот так, мужики, – и резко встал. – Остап, бери мешок, пойдем, пересядем в конец вагона, ребята отдыхают, не будем им мешать.

– Мужики, простите нас, вот, блин, язык враг мой, – стал извиняться сержант. – Ну, правда, простите. Останьтесь, не останетесь – до смерти себя карить буду, – и протянул Ивану руку, второй фронтовик, следуя его примеру, подал руку Остапу:

– Неловко получилось, извините. Меня Николаем зовут, – представился сержант. – Товарища Алексеем кличут.

Пожали друг другу руки.

Николай тут же налил в стаканы водки, на два куска хлеба намазал ножом тушенки. Леш, принеси еще пару стаканов, выпьем с мужиками за победу. Наверно, не пили за победу, мы с мая празднуем.

– А что так поздно едете домой, не отпускали? – спросил их Иван.

– В Прибалтике лесных братьев добивали, но всех не добили, там у них круговая порука, хоть всех жителей стреляй. Кружку воды не дадут, это мы, русские Вани, последнюю рубашку готовые снять.

Иван засмеялся:

– Меня как раз зовут Иваном, а друга Остапом, мы не представились, – сказал в то время, когда Алексей вернулся с двумя стаканами в руках.

Сержант налил в стаканы водки, подал попутчикам:

– Мужики, закусывайте, вам надо отъедаться, а то кожей обтянуты, как барабаны. Я когда вас увидел, сразу понял: из тюрьмы ребята. Да, туго вам пришлось, домой приедете, начнете новую жизнь, все наладится. Давайте выпьем за победу, – и поднял стакан. Все выпили.

Фронтовики ехали до Омска, подъезжая к Кургану, Иван сказал:

– Скоро моя станция, в сорок первом нас, зауральцев, целый эшелон на фронт отправили. Интересно, сколько вернулось живыми, а сколько вот так, как мы с другом, чуть «в трубу не вылетели».

Сержант его переспросил:

– Что за труба?

– Крематорий, так в концлагере заключенные шутили.

– Ну и шутки у вас там были, брэ, – передернул он плечами.

Остапу почему-то захотелось рассказать фронтовикам о друге, он на своей шкуре, в прямом смысле слова, испытал «художества» доктора Мергеле:

– Иван, покажи, как фашисты тебя пытали, на теле живого места нет, кожу живьем снимали. Мне повезло, я на тачке возил трупы в крематорий, не по одной сотне в день.

– Зачем аппетит портить. Мужики, спасибо за стол, Остап, собирай вещи, подъезжаем, – сказал, посмотрев в окно, поезд как раз уменьшил ход, перестраивался на первый путь…

На вокзале Остап ждал поезда на Челябинск, Иван остался его проводить. Успели побриться, попросили обходчиков поездов пустить их в свою путейскую будку.

– Адрес ты мой знаешь, деревня Ключики, приедешь – сразу напиши. Обязательно напиши, где тебя потом искать, на деревню бабушке, уедешь в свой Львов на край света. Ты обещал приехать в гости, жену тебе найдем. Обещание дал, держи.

Иван волнительно говорил слова, расставаться с другом тяжело столько лет вместе. Остап крепко обнял Ивана:

– Вань, я обязательно приеду. Тут ехать-то часов шесть, а на велосипеде и того быстрее, – решил пошутить, видя, что Иван тоже заплакал.

Иван, посадив друга на поезд, помахал ему в окно рукой. Забросил через плечо полупустой мешок и вслух сказал:

– Остап, будь счастлив! – после этих слов ему почему-то показалось, что так и произойдет, сколько выпало горя на его судьбу, не может быть, чтобы она не повернулась к нему лицом. У самого судьба не легче, еще неизвестно, как примут родные, провожали солдатом, вернулся зэком. От слова «зэк» тело передергивает. Посмотрел на небо, день сегодня солнечный, к вечеру буду дома. Дом – красивое название, такое теплое, а жена еще теплее, как она там поживает, а если не дождалась, вышла замуж. Нет, надо гнать дурные мысли. Остапа рядом нет, некому ботинком по голове ударить, и заулыбался, вспомнив его шутливые слова, когда хотел броситься на колючку, друг оказался рядом.

По дороге домой Ивана догнала полуторка. Остановилась.

– Запрыгивай в кузов, я еду до Куртамыша, – крикнул небритый шофер. В кабине на пассажирском сиденье сидел полный мужчина в очках и шляпе.

– Мне до Ключиков, это по пути.

Иван залез в кузов, в нем находились деревянные бочки с надписью «Рыба». Кооператоры, пришло ему в голову это слово.

До деревни оставалось пару километров. Иван встал на ноги, руками уперся на кабину и стал смотреть вперед, быстрее увидеть родные места. Ему казалось еще немного, и сердце вырвется из груди, недоехав до свертка с дороги на деревню, постучал по кабине. Водитель остановил машину.

– Я тут дойду, спасибо, – Иван почти протараторил слова и спрыгнул с кузова.

А родные места не узнать, сколько рябин по обочине наросло, а раньше их