Но Шитов даже поперхнулся пивом. Идея стать губернатором ему никогда не приходила в голову. Где он, глава заштатного района, и где должность губернатора! Стало очень страшно, но потом вдруг он почувствовал такой прилив сил, которых не испытывал, наверное, последние лет двадцать. А вдруг все получится? Он не был наивным мальчиком, слава богу, шестой десяток разменял, чтобы не понимать, что за все удовольствия в жизни надо платить, и потому, когда услышал, чего от него хотят, сразу спросил:

– А деньги на выборы ты дашь?

– Дам. И помогу тебе побольше голосов набрать. Проведу такую агитацию, что тебе и другим кандидатам не снилась.

– Это хорошо, но там, наверное, как минимум нужен миллион баксов. А чем я буду отдавать?

– Ну, не миллион, это ты загнул, но с деньгами у тебя проблем не будет, а чем отдавать, мы решим.

– А если я продую?

– Тогда никакого с тебя спроса. Значит, это мои личные потери. Значит, я не на того поставил.

– Вроде как скачки, да?

– Типа того.

– А я вроде как лошадь?

– Лошадь не лошадь… Хотя можешь называть это как хочешь. Что скажешь?

– Я пойду, а чего. При одном условии. Все, что будем потом зарабатывать, будем делить пополам. А не так, как сейчас, тебе семьдесят, мне шиш.

– Интересная у тебя арифметика. С каких это пор тридцать процентов стали шишем?

– Не цепляйся к словам, половина на половину – и точка.

– А не многовато ли тебе будет? Ты один, а мне столько народу надо кормить!

– Мне тоже семью надо кормить.

– Сравнил. У тебя в семье кроме тебя двое человек, а у меня целая бригада таких вон, как эти, что на улице меня ждут. Их не покорми пару дней, так они тебя живьем сожрут. Что напрягся? Шучу! По рукам! Эх, Егорыч, нам еще с тобой впереди столько добра надо к рукам прибрать, что эти руки станут золотыми.

Хром слов на ветер не бросал. Уже на следующий день через заранее подкупленных охранников во все три следственных изолятора области особо доверенным и на деле проверенным людям полетели срочные малявы. Мол, будут скоро выборы, и на губера пойдет наш человек по фамилии Шитов, с которым мы давно работаем. Просил Хром об одном – об агитации за кандидата. Чтобы все сидящие в СИЗО, годами ждущие своей участи, но еще не осужденные и потому не лишенные права голосовать на выборах, не только сами против фамилии Шитова поставили галочку, но и их знакомые и родственники не оставались в стороне, сделали бы то же самое. А пока в тех населенных пунктах, где живут и работают всякие мамы и папы, братья и сестры, товарищи и товарки, их родственники непременно агитировали за Шитова, и только за него.

«Выберем, – писал Хром, – значит, будут и вам, и нам послабления, значит, будет чем согреть братву на зоне».

И еще задолго до выборов народ тихо знал, за кого голосовать и почему. Сарафанное радио всегда работает качественнее, чем реклама из телевизора. Там – бывший партаппаратчик, зажравшаяся сволочь, а здесь – обычный мужик с добрым и умным взглядом. И в конце концов народ, сам того не ожидая, взял и полюбил этого чудаковатого, просто одетого, просто объясняющего свою жизненную позицию простого мужика.

– Ну и что, что Шитов глава района? Он из простых, из деревенских!

– Так и Савин не из господ, тоже из крестьянской семьи!

– Нет, наш проще!

– Ну, вам виднее!

И вот прошли полгода, и теперь Шитов был в шаге от мечты. Там, внизу, на первом этаже, шумели голоса журналистской шатии-братии, наперебой обсуждающей неожиданную смену власти. Он не знал, кто они, но он ненавидел их всем своим существом. За что? Неважно. Просто так! Продажные по сути своей, они гоготали и матерились, и ему, Шитову, такому же продажному, три дня небритому, пропахшему вонючим потом, одетому зачем-то в немыслимый зимний овчинный тулуп и мохнатую шапку-ушанку, вдруг захотелось незамедлительно раздеться до трусов и нырнуть к ним рыбкой вниз, ровно так, как он делал это в далеком детстве летом на реке…

Глава шестая

Была бы его воля и будь они, стоящие по разную сторону баррикад, с кем ему приходится иметь дело, попроще да помоложе, он бы их всех поставил на службу государству. То есть самому себе, Борису Фридману. А что, интересный бы получился синдикат! Кто-то делает вид, что защищает общественный порядок, естественно, время от времени производя аресты и задержания всякой незначительной мелочи; кто-то потихоньку строгает денежку с расплодившихся ларечников и владельцев предприятий да регулярно заносит «котлеты» в УБОП. Но… Государство он представлял лишь отчасти, а народец, кто в погонах, кто в спортивных трико, куда ни посмотри, был предельно своенравным, а иногда, что тут говорить, просто борзым, презирающим всякий мало-мальский авторитет.

Одни крепкие парни мечтали оседлать всех, кто проявлял инициативу, чтобы покрепче сесть на шею доморощенного «бизнесмена» и наживаться с его кошелька легкими деньжатами; другие, не менее крепкие, но принципиальные, воспитанные еще в советском патриотизме, видели смысл своего существования в охране правопорядка, в тех самых ежовых рукавицах, которые должны были непременно сжаться на шее расплодившейся швали, беспредельщиков, плотно сомкнувших свои ряды организованных преступных группировок. Взаимная ненависть и неприязнь исполнителей всегда мешали планам их начальников.

Но хоть и могло показался человеку несведущему, что компромисс невозможен, тем не менее сговориться было можно. Если, конечно, за стол переговоров садились не простые быковатые бойцы и оперативники, а их боссы, прекрасно понимающие, что все в этом мире относительно, а главное мерило счастья и благополучия все-таки не в крупных звездах на погонах одних и не в пальцах веером других, а в больших деньгах и в безграничной власти, которые дополняют друг друга и друг без друга хиреют.

И пусть он даже окажется в конце своей карьеры министром внутренних дел, это не сделает его богаче. А понятие «персональная пенсия» уже не значило ничего. В то время, когда люди в одночасье становились долларовыми миллионерами, он не мог себе позволить проявить талант предпринимательства. А ведь им он был одарен, не зря же с подросткового возраста то и дело крутился возле иностранных студентов мединститута, покупал и перепродавал ручки с голыми бабами, забугорную жвачку, джинсы «мадэ-ин-не-наше» и, конечно же, импортные виниловые пластинки.

И что ему эта пенсия в будущем? Разок сходить в магазин? Нет, не такой судьбы ему хотелось