– Тань, мы сеть сняли, куда нам рыбу девать?

Татьяна смотрела на них и подумала: и правда еще ребятишки, не понимают, что в семье произошло горе, а они рыбу ловят. Не дай бог отец помрет, тяжело матери двоих тянуть, а тут еще и я на сносях.

– Раздайте рыбу по соседям, дедушке Самойлу отсыпьте, он все уши прожужжал, ждет, когда вы его гольянами угостите. Мой муж просил вас его подкармливать, а вы и забыли, эх вы, горе луковые?! – произнесла она ласково, ведь мать наказала за братьями присматривать. – Вечером из табуна встретьте корову, я ее подою, куриц покормите, кролам воды налейте. В огороде недокопана картошка, – сказала и замолчала, – потом на неделе докопаем. – Мама поехала к отцу в больницу, сейчас все хозяйство на нас, с играми придется обождать.

– А папка когда приедет, – прослезился младший.

– Поправится и приедет, врачи помогут, – говорила и верила в свои слова. – Я сейчас дойду до работы, вечером вернусь, с вами поживу. Будете мне помогать, я на два дома не разорвусь. Тяжело.

– Переезжай к нам, муж у тебя воюет, что жить с чужими людьми, вернется с войны, там видно будет. – Иван сказал повзрослевшим голосом, что Татьяна вздрогнула. Минутой назад она видела в брате ребенка.

– Там поглядим. Я добегу до тока, вечером вернусь.

По дороге на ток встретила уполномоченного, он ехал в своей кошеве. Остановив лошадь, сказал:

– Еду в сельсовет, тракторист сам явился, протрезвел. Отвезу его в Куртамыш, судить его будем. Был в больнице, отец ваш тяжелый. А я буду к вам заезжать, если что нужно помочь с теми же дровами, помогу, – не спуская глаз с Татьяны. – Скажу леснику, чтобы отвел вам делянку недалеко от деревни. Власть обязана помогать семьям, у кого мужья на фронте. Меня на войну не берут, бронь наложили, дважды просился, но своего добьюсь! Вода камень точит! – храбрился уполномоченный, зыркая хитрыми глазами.

– Спасибо, – скромно ответила Татьяна. – Я спешу на работу, машины с подводами грузятся, председатель просил до вечера управиться, – и пошла, думая: а у уполномоченного кобелиные глаза, страна воюет с фашистами, а он на баб заглядывает. Надо подальше держаться от его лисиного взгляда.

Анна Николаевна три дня не отходила от койки мужа, последними его словами был наказ: «Трудно тебе будет одной, подвернется мужик, выходи замуж, только ребятишек в приют не сдавай, родную мать им никто не заменит».

Хоронили Семена Ивановича на деревенском кладбище Анна Николаевна, наклонившись над гробом, гладя мужа по голове, выплакав все слезы, проговаривала слова, как бы он живой:

– Не надо мне никого, надо же такое сказать выходи замуж, вот еще что удумал…

Татьяна, придерживая мать за плечи, также твердила одни и те же слова:

– Мама, побереги себя, ребятишек кто поднимет, о них подумай.

Председатель, видя, что ситуация с прощанием затягивается, приказал мужикам заколачивать крышку гроба. Афоня, услышав слова председателя, крепко ухватился руками за кромку гроба.

– Папка, папка, не уходи, я тебе люблю, папка, – закричал он дурным голосом.

Старший брат Иван попытался его оттащить. Помогли мужики. Афоня отбежал от могилы, присел на карточки, закрыл руками лицо и громко зарыдал.

Люди наперебой заговорили о трактористе:

– Ишь как ребенок убивается. Никак не могут нажраться этой проклятой водки, детей сиротами оставил.

– Рядом его закопать, а что ему тюрьма, отсидит и снова за свое возьмется.

– Кладбище еще поганить пьянчугой этаким в канаве ему место как собаке.

Дед Самойл, слушая женщин, как бы высказался в защиту тракториста:

– Он сам себя наказал. Тюрьма она тетка с косой. Чего его винить, трактористы днюют и ночуют на пашне, человек не лошадь, не двужильный. Кто его жене и детям поможет, тоже в семье горе. Всех жалко. Семен Иванович крепким был мужиком, хозяйственным, царствие ему небесное, – подошел к могиле и по русскому обычаю прошептал: «Ты, раб божий Семен, ко мне не ходи, я сам к тебе приду», – бросив в могилу три пригоршни земли.

Мужики из бригады Семена Ивановича, поставив крест, приведя могилу в порядок, попросили разрешения у Анны Николаевны произвести три ружейных выстрела. Ведь ее супруг был заядлым охотником, в разговорах наказывал, если умрет, то обязательно хочет услышать звук ружейного выстрела. Она, посмотрев на них безразличным взглядом, ответила в пустоту:

– Приходите помянуть мужа.

Бригада, оставшись одна на кладбище, исполнила желание бригадира. Первый же выстрел спугнул кучку ворон с трех кладбищенских тополей, единственных деревьев, кругом росли кусты черемухи и сирени. Старожилы говорили, три тополя посадили цыгане, когда табором стояли около села и у них умер барон. Первые годы цыгане приезжали, ухаживали за могилой, но потом ее забросили, возле тополей она возвышалась бугорком поросшей полынью, креста на ней не было. Сельчане в пасху или на Троицу, проходя мимо могилы барона, сыпали на нее пшеницу, так они его поминали. Ведь на кладбище все одинаковые по вере, национальности, цыган ты или русский, бог всех примет, для него нет разницы, на земле все его дети.

Анна Николаевна после похорон мужа крепилась, но ближе к сороковому дню жаловалась дочери на жжение в груди. В день поминок по христианскому обычаю поминают усопшего. Рано утром в русской печи на поту испекла пирожки из вишни. Попросила ребятишек добежать до свекрови и их передать. Сестре сказать, что мать занемогла, пусть придет, подоит корову, в табун не подоенную не поведешь. Проводив ребятишек, сходила в протопленную с вечера баню, на скорую руку помылась. Надела чистое нижнее белье, выходную юбку, белую кофточку с кружевами на рукавах и воротничке, которую ей дарил супруг, достав все из сундука. Перед зеркалом аккуратно заплела в косу волосы и в горнице легла на кровать.

Татьяна, услышав от ребятишек о просьбе матери прийти и подоить корову, поняла – ей нужна помощь. Рукой, придерживая живот, четвертым месяцем беременная, шла к родительскому дому, повторяла слова: – «Мама, мама, пожалуйста, потерпи, сейчас тебе помогу, любимая моя, ну потерпи, мне только мосток перейти, я огородом пройду напрямик и дома».

С этими словами забежала в избу, нырнула в горницу, замерла у порога, увидев, как мать лежала на кровати со скрещенными руками на груди:

– Мам, ты меня напугала, я уж подумала – померла, руки-то зачем скрестила, как у покойника, – разговаривая, как обычно говорят в обиходе люди.