Григорий ещё раз оглядел пустой коридор, потом вышел на улицу. Долго стоял, пока не остыл воздух, потом побрёл вдоль фасада. В кармане приятно грел ладонь телефон: теперь на нём были все ключи от жизни, которую он только что начал строить.

Он не знал, что будет завтра. Но был уверен: сегодня он сделал всё правильно.

А в особняке, через два квартала, Елена стояла в ванной, смотрела на себя в зеркало и пыталась вспомнить, как это – чувствовать себя живой.

У неё получалось всё лучше.

На следующий день двери салона открылись не по расписанию. Они были тяжёлые, с латунной ручкой, и звук их всегда был одинаковый – глухой, вежливый. Сегодня он был другим: резким, как выстрел в коридоре.

Первым вошёл запах улицы: холодный, с табаком и мокрым асфальтом. Потом мужчина в дорогом пальто. За ним двое – безликие, молчаливые, с одинаковыми взглядами. Они шли, как будто знали, куда ставить ногу, чтобы доска не скрипнула.

Елена подняла голову от бумаг. У неё был час до приёма, но время любит нарушать инструкции.

– Салон закрыт, – сказала она. – Приём с десяти.

– Для меня открыто всегда, – ответил он. Голос не громкий, но весь зал встал на цыпочки. – Вы Петрова?

– Да.

– Тогда вы ответите.

Он положил на витрину бархатную коробку. Пальцем подтолкнул, будто возвращал чужой долг. Крышка откинулась сама. Внутри лежал камень – мёртвый, лишённый света.

– Мои эксперты проверили, – сказал он. – Это подделка. Не мой камень. Я отдал вам настоящий – вы вернули это.

Елена не взяла коробку. Она умела не трогать то, что горит.

– Пройдёмте в кабинет.

– Никаких кабинетов, – ответил он. – Здесь. На витрине. Чтобы все слышали. Потому что мне плевать на ваши кабинеты, плевать на ваши приёмы и на ваших охранников. Мне важен только один вопрос: где мой камень? Я принёс сюда настоящий, не для того чтобы его прятали в сейфе или меняли на стекло. Я доверился вам. Знаете, что хуже подмены? Молчание после неё. А вы молчали. Вы, Петрова. Вы лично.

Он указал на коробку, как на улику.

– Либо вы сейчас же объясните, что здесь происходит, и вернёте мне мой камень, либо завтра здесь будет не только милиция и пресса, но и те, чьи вопросы вам не понравятся. Вы выдаёте подделки. Вы подставляете клиентов. И за это отвечаете не витрины, а вы. Понятно?

Он не кричал. Говорил ровно. Но витрина дрожала сильнее, чем от крика.

Полина вышла из коридора. Без фартука, в тёмном свитере, с красной полоской на запястье. Она остановилась у двери.

– Можно я посмотрю? – сказала она ровно, почти бесцветно.

Мужчина усмехнулся, но отодвинул коробку.

Полина работала быстро: лупа, луч, игла по кромке. Щелчок прибора. Рука дрогнула – на долю секунды. Она уже видела этот камень. Узнавала его форму, блеск, характерную засветку в глубине. Не на витрине и не в каталоге – в памяти. Именно так он выглядел тогда, когда она держала его в ладони и подменяла. По просьбе Григория, который сказал: «Нужно. Только аккуратно. И никто не узнает». Она сделала всё чисто, без следов, как умеет. Но след остался – не на камне, а в ней.

Полина глубоко вдохнула, выдохнула, выпрямилась и спокойно повернулась к клиенту, и сказала:

– Камень совпадает. По включениям и блеску – визуально он идентичен тому, что мы принимали.

Она смотрела в глаза мужчине спокойно, даже немного устало.

– Всё, что касается точной проверки, – продолжила она, – подтвердит экспертиза. Сейчас – визуальное соответствие. Не более. Но и не менее.

Мужчина не ответил. Закрыл коробку и оставил её на витрине, будто там, где кончаются слова, начинается расследование.

– Время пошло, – бросил он и развернулся. Двое сопровождающих двинулись за ним. Дверь хлопнула, и витрина отозвалась дрожью, словно потревоженная струна.

Елена осталась стоять на месте. Её голос не изменился:

– Пломбы. Журнал. Акт – в двух экземплярах.

Полина пошла за пакетами, Лиза – за журналом. Бумага снова стала щитом, как в любой буре, которая приходит из ниоткуда и остаётся навсегда.

Ночь растянулась – длинная, хрупкая, почти стеклянная.

Следующий день был другим. Интернет проснулся раньше города.

К девяти утра федеральные ленты уже хором выводили заголовки:

«Скандал в салоне Петровых».

«Клиент заявил о подмене камня».

«Источники: заявление в органы подано».

Телеграм-каналы спорили о фамилии заказчика. Одни писали, что это старый партнёр из нефтянки, другие уверяли – иностранный инвестор. Комментаторы внизу шутили одинаково: «Купил стекло за миллион – бывает».

К одиннадцати заголовки стали короче, холоднее:

«Подмена».

«Фальшивка».

«Петровы под вопросом».

У приёмной уже стояли камеры. Штативы отражались в стекле, витрина ловила свет, как будто всё ещё верила, что её задача – сиять.

В полдень на ток-шоу спорили ведущие: один требовал «разобраться по всей строгости», другой кивал, будто всё давно ясно. Эксперты из ювелирных ассоциаций переговаривались сухо: «Да, включения не совпадают. Да, подмены возможны. Да, ответственность на владельце».

Вечером в телевизоре показали короткий репортаж. Фоном – витрина салона, мелькающие лица сотрудников, и подпись снизу: «Подмена или ошибка?». Голос диктора говорил без интонаций: «Сегодня в СМИ появилась информация о возможной подмене камня в салоне Петровых. Клиент обратился в органы. Назначена экспертиза. Руководство салона ситуацию не комментирует».

Телефон в приёмной разрывался. Одни хотели вернуть изделия, другие – заказать со скидкой. Мир умел быстро менять маску.

Елена сидела в кабинете. Перед ней лежали газеты, планшет с открытыми новостями, и бархатная коробка, теперь уже опечатанная. Город жил дальше. Но каждый заголовок, каждый повтор по радио делал одно и то же: писал приговор. Имя Петровых теперь звучало в новостях не как символ престижа, а как пароль к чужой беде.

Глава 17

Комната под номером 412 скорее походила на хирургический бокс, чем на приличный отель: всё здесь казалось выверенным под прямой угол, легко моющимся, и даже воздух, казалось, дезинфицировали на входе. Флуоресцентные лампы сверкали не столько сверху, сколько отовсюду разом, из-за чего тени на стенах удваивались, и любое движение оборачивалось театром для четырёх пар глаз. В первые секунды после оргазма Григорий лежал на невыносимо белой простыне, считал прожилки на потолке и думал, что с такими темпами у него скоро появится своя линейка корпоративных мотелей по всему административному округу.

Светлана Ласточкина не удосужилась залезть под простыню: она сидела на краю кровати, как сидят гинекологи после особо