– Не думала, что ты умеешь так удивлять, – сказала она, надевая лифчик через голову. Голос был обычный, не прокуренный, не прокурорский – такой, каким пишут служебные записки и резолюции «утвердить по факту».

Григорий потянулся, не вставая: тело ныло, но приятно, как после тренировки.

– Я здесь не для того, чтобы впечатлять, – сказал он. – У нас, кажется, был другой регламент.

Она повернула голову, уловила в его голосе тень усмешки и решила не продолжать этот жанр. Несколько минут оба молчали: только в коридоре за дверью кто-то громко смеялся, а внизу, под окном, работал кондиционер, трещавший ровно с частотой человеческого сердца в состоянии покоя.

Наконец Светлана надела рубашку – не застёгивая, нараспашку. Плотный хлопок с чёрными пуговицами был из серии «служебно, но стильно», и в сочетании с её короткой мужской стрижкой делал Ласточкину похожей на офицера разведки. Она села за рабочий стол, подперла подбородок рукой.

– Ты готов?

Григорий сел на кровати и опёрся спиной о стену. Он был абсолютно спокоен, даже расслаблен: за последний месяц он научился не только говорить с силовиками, но и трахаться с ними на равных. Он взял из сумки папку, обтянутую серым льном – такую, в какой обычно приносят бумаги для подписи в ЗАГСе, только здесь вместо печатей – неоновый ценник и оторванная лента в уголке.

Он положил папку на стол аккуратно, тем самым жестом, каким хирурги готовятся к разрезу: не спеша, не жалея и не торопя финал.

– Вот здесь самое интересное, – сказал он.

Светлана не ответила. Она просто открыла папку – пальцы у неё были длинные, и Григорий подумал: такими руками легко вынимать пули или вставлять челюсти. Она пролистала бумаги с тем вниманием, с каким просматривают медицинские снимки после ДТП: медленно, не пропуская ни строчки. Он следил за ней, и ему нравилось, как менялось выражение её лица: сначала – обычная скука, потом – лёгкая настороженность, потом – уголок губ приподнялся, как у кошки, когда она впервые видит мышь.

– Это очень подробно, – сказала она, не поднимая глаз. – Даже слишком.

Он пожал плечами:

– Я просто выполняю свой гражданский долг.

– Ты гражданин у нас особый, – сказала она. – Никогда не знаешь, что от тебя ждать.

Она листала дальше: здесь были сканы, распечатки, три настоящих счета с печатями, даже пара рукописных писем с глупыми смайликами в подписи. На одном из них – каракули Маргариты, и в этом почерке Светлана сразу узнала ту истерику, которая всегда шла от Петровых: ничего нельзя скрыть, если хотя бы раз позволил себе ошибку.

Она закрыла папку, вдавила её в стол так, будто боялась, что бумаги сейчас выстрелят. Григорий выждал паузу: он хорошо знал, что именно эта тишина решит, пойдёт ли дело дальше или всё обернётся фарсом.

– Как только я зарегистрирую это официально, – сказала она, – назад дороги не будет. Даже если ты передумаешь – будет поздно.

Он не дрогнул, но лицо стало даже мягче.

– На это я и рассчитываю, – сказал он. – Честно говоря, если всё останется на прежних позициях, я потеряю к жизни интерес.

Она смотрела на него внимательно, будто выискивала в его глазах ту малейшую вибрацию, по которой опытный сыщик отличает психопата от просто неуравновешенного. Но в них было только скучающее любопытство – и чуть-чуть хищной нежности, как у павиана в зоопарке, который точно знает, что стекло выдержит любое давление.

– Зачем тебе всё это? – спросила она, но не с интересом, а так, как спрашивают номер такси у человека, которого больше никогда не увидишь.

– Можешь не верить, – сказал он, – но у меня нет ни одной личной причины. Просто я умею видеть, куда катится эта история. Ты же не хочешь остаться без работы через год?

Она тихо рассмеялась, почти не издавая звука.

– Ты забавный, – сказала она. – Я бы взяла тебя в отдел, если бы не знала, как быстро ты уничтожишь любую вертикаль.

– В отделе меня уже ждали бы, – парировал он.

Она аккуратно положила папку на край стола, не снимая руки с неё.

– Ты же понимаешь, что, если я тебя сейчас сдам, ты будешь первым в списке обвиняемых.

– Именно так, – сказал он. – Но там всё равно кого-то посадят. Пусть это буду я, а не ты.

Светлана кивнула: этого ответа было достаточно. Она внимательно посмотрела на него ещё раз – теперь уже как на коллегу по цеху, а не как на любовника, и даже в этом взгляде не было ни одной тени сожаления. Он вдруг подумал, что так, наверное, смотрят командиры на солдат в последнюю ночь перед наступлением.

Они оба не двигались: в комнате было тихо, только где-то в вентиляции застрял мелкий жук, который старательно пытался выбраться наружу.

– Тогда у меня к тебе один вопрос, – сказала она. – Ты останешься сегодня ночевать здесь или можешь обойтись без этого?

Он подумал две секунды, потом сказал:

– Если будешь здесь, я точно не откажусь. Но если у тебя дела – я не буду жаловаться.

Она взяла папку, убрала её в портфель и застегнула защёлку. Потом надела брюки, застегнула рубашку – ни одного лишнего движения, всё быстро и по делу.

– Тогда увидимся, когда всё закончится, – сказала она.

Он кивнул:

– Ты классная, Свет.

Она усмехнулась, не оборачиваясь.

– Ты тоже. Просто слишком себе веришь.

Окна в спальне были заклеены матовой плёнкой: так лучше всего отражался свет ночных ламп и скрывалось, что за ними – только бетонная стена, а ещё одна – всего в двадцати сантиметрах. Софья любила это пространство: здесь не было ни одного лишнего предмета, и даже разложенные по размеру и цвету книги казались частью архитектурного замысла, а не инструментом выживания в мире, где каждый шаг может обернуться ошибкой.

Вечером всё было идеально: чайник, который не шумел, смартфон без уведомлений, стопка конспектов, выстроенных по ранжиру завтрашних дел. Даже ощущение надвигающейся беды казалось если не приятным, то хотя бы управляемым: всегда можно нажать на кнопку «не беспокоить», выкинуть чёртову флешку, заняться хоть вязанием. Но она не делала этого: сидела у окна, вертела в руках телефон и делала вид, что её не трогает ничто на свете.

Всё изменилось за секунду. Минуту назад она смотрела подборку мемов, пересланную