Тот взмахнул рукой, защищаясь от света, бьющего по глазам:

— Эй, выключи.

— Не шевелись, — отрезал опер.

Но мужчина с трудом сел и закрутил головой:

— А где Зинка?

Что-то запищало в траве, мужчина закряхтел и вытащил из-под себя крошечную лохматую собачонку. Та, тихонько поскуливая, потянулась лизать лицо хозяина.

Нападавший вдруг хохотнул:

— Вот так, Зинка, мы с тобой погуляли, чуть не раздавил тебя как клопа. Домой потом обратно бы не пустили.

Он бережно опустил собаку на землю и кивнул Гурову:

— Да опусти ты свою железяку, нормально ты так втащил мне. До сих пор дышать больно.

Лев промолчал о том, что к сотруднику уголовного розыска не стоит подходить незаметно сзади, срабатывают многолетние навыки.

Его собеседник примирительно протянул:

— Я ж поговорить просто хотел. Смотрю из окна, а ты не уезжаешь. Ну решил, прогуляюсь с Зинкой, я ее часто после смены вывожу. Она трусиха, других собак боится, а гулять любит, вот по ночам и бродим полчасика перед сном.

— О чем поговорить?

— Про Тамара Николаевну. — Мужчина почесал в затылке. Потом протянул широкую ладонь. — Толян.

— Лев, — опер протянутую руку пожал, а потом потянул на себя, помогая своему собеседнику подняться.

Тот долго хмыкал, откашливался, собираясь с мыслями, рядом копошился невидимый почти в темноте лохматый комок.

Наконец Анатолий заговорил:

— Я ведь Тамару Николаевну всю жизнь знаю, она у меня учительницей литературы была в школе. И соседкой. Хорошая женщина, я читать не любил никогда, так она не ругала, ставила мне тройку, даже если я вообще ни бум-бум. Мне и не в кого литератором-то быть, мать и отец на заводе всю жизнь вкалывали, и дед там же, я туда же пошел. А она ничего, хотя могла бы родителям жаловаться, что дурак у вас растет. Учиться не хочет, хулиганит. Она меня хвалила, говорила, Толя, ты читай, сколько можешь. Однажды почувствуешь, как книги до сердца доходить будут, обязательно почувствуешь. Книжки со стихами давала, оно вроде и глупость, а правда, некоторые в сердце прям запали. Ну это я вот к чему веду-то, что женщина она больно хорошая, хоть с сыном не повезло. Муж у нее умер, так Петька, сынок, связался с дурной компанией и пить начал как не в себя. На работу, конечно, такому не устроиться. Так он деваху приволок себе под стать, они девчонку заделали. Жили на шее у Тамары Николаевны, в ее однушке. Целыми днями крики, скандалы. Петька всех там гонял, и мать, и жену.

Я предлагал ей — давайте разберусь с ним по-мужски, ну в рожу дам пару раз, может, поможет. Ведь нам-то тоже несладко, соседям, вечно ор, музыка. По лестнице поднимаешься, а там Петька в луже валяется. Или болтается по двору, выпрашивает деньги у ребятишек, у старух, а кто не дает, так матом обложит. И участкового вызывали… Да чего там он сделает. В своей квартире сидит мужик, ну гуляет, ну выпивает, ну женщин лупасит. Его на пятнадцать суток забирают, он еще злее возвращается.

Анатолий насупился:

— Я считаю, он сам виноват, и без того терпела мать его выкрутасы. Только он в тот вечер на девчонку кинулся, на дочку. Она его бутылку со стола уронила, вот этот алкаш и взбесился. За нож схватился… Ну Тамара Николаевна в это время на кухне рядом была, остановила его, да слишком сильно припечатала сковородой. Она же чугунная, старая еще, такие сейчас не делают. Убила его, короче. И села… Мы думали, хоть сейчас настанет тишина, покой, а невестка притащила такого же урода в ее квартиру. И снова гулянки, драки без конца. А девчонка грязная, в обносках, сама по себе болталась, мне жена предлагала — давай заберем к себе, ну смотреть невозможно, ведь живет хуже собаки бродячей. Она Тамаре Николаевне написала об этом, та согласна была. Бумажки мы оформлять никакие не стали — долго. Просто жить у нас стала Лиза. Правда, мать ее с тем мужиком совсем сдурели. Жена купит ей обновки, они подкараулят и разденут девчонку. Я ходил разбираться, а куда там. Они не люди уже, а животные, на все только орут — моя дочь, что хочу, то и делаю. Честно, я уже думал взять по-тихому да прикопать этих уродов в лесу где-нибудь. Ну знаю, нельзя так делать. Но ведь несправедливо получается, что они нормальным людям жить не дают, своей выпивкой старуху в тюрьму отправили, ребенка чуть не сгубили, всему дому мешают. А управы на них нет.

Толян с досадой прорычал:

— Тамара Николаевна освободилась, так они ее в квартиру не пускали, представь! Ну не люди, а скотина. Вещи ее пропили все до последней шмотки! В мороз выгоняли в одних тапках ночью. И куда вот ей с внучкой идти? У нее пенсия одна! Кто поможет? Эх…

Он сплюнул:

— Хорошо, что пропали. Ни слуху ни духу от них уже давно. Надеюсь, сдохли в канаве, как им и положено.

Он подхватил собаку на руки:

— Я это к чему все рассказывал. Ты, наверное, из ментуры. Я к соседке забежал, она мне рассказала, что ты корочками махал. Ну я тебе так, по-человечески, скажу — не лезь ты в это дело, не ищи этих алкашей. Они если объявятся, то я их порешу, не побоюсь срока. Нет управы, так сам найду. Хорошо, что пропали они, понимаешь? Всем хорошо. Тамара Николаевна хоть остаток жизни без скандалов проживет, внучку вырастит, я грех на душу не возьму. Да что там — весь дом у нас рад, что они пропали наконец-то. Так что, Лева, прошу тебя как мужик мужика, не трогай ты Тамару Николаевну, не лезь к ней. Она и так натерпелась, уже за все ответила. Дай людям пожить спокойно, а алкашей этих забудь. Пропали, и к лучшему. Работы, я думаю, у тебя и без них хватает.

Лев Иванович возразил:

— А если они погибли? Хотя бы погребения достойного они заслужили, памяти.

Но Анатолий навис над ним темной глыбой:

— Ну что же ты такой упертый, все ему надо правду узнать. Да она всем только мешает, твоя правда! Если эти уроды живые, так вернутся, и жизнь наша спокойная закончится быстро. А если мертвые, то проблем от их смерти не меньше. Внучку у Тамары Николаевны заберет опека и в детдом отправит.