— Это и есть план.

Мы обнялись. Я поцеловал ее на прощание.

Внизу, у лестницы, меня уже ждал Бамбаджан Бишоп.

— Вовремя, — сказал я. — Это мне нравится.

— Куда едем? — спросил он.

— Аэропорт Бербанк. Я — в Вегас. Потом ты свободен до восьми вечера: вернусь тем же рейсом, жди.

— Принято.

Терминал «Джэтсуит» был не в обычном «гражданском секторе» Бербанка — спрятан за чередой частных операторов и ангаров. Прелесть малоизвестной авиакомпании в том, что работает как чартер, а билеты продает как коммерсант. Я подъехал за пятнадцать минут до вылета — никаких проблем.

Рейс забит под завязку: тридцать пассажиров взяли курс над Сан‑Габриэлем, затем над Мохаве. Я наконец выдохнул после утренней гонки.

Я сидел у окна; соседка — в хирургической маске. Я гадал, больна ли она или просто бережется.

Повернул голову к иллюминатору. Внизу тянулась бескрайняя пустыня — коричневая, выжженная солнцем, до горизонта. На таком фоне все казалось несущественным. Включая меня. 

Глава 23

Гарри Босх ждал у главного входа в тюрьму. Он подошёл к дверце ещё до того, как я выбрался. Солнце лупило беспощадно, а я забыл солнцезащитные очки — щурился, глядя на него.

— Могу отпустить водителя, а ты потом отвезёшь меня в аэропорт? Рейс в семь.

— Без проблем, — сказал он.

Я проверил портфель, расплатился с водителем, отпустил его — и мы с Босхом направились ко входу.

— Пройдёшь через внешние двери, а потом ещё одна — для адвокатов. Войдёшь — всё будет готово. К двум часам Найдерленд уже должен быть в комнате.

— Можешь пройти со мной через адвокатский коридор?

— Нет. Там будешь только ты и он — адвокат и клиент.

— Вот именно. Ты работаешь на меня как следователь, значит, нас покрывает привилегия.

— Да, но работать ты собираешься на него, а я — нет. Я на этого типа не работаю.

— О чём ты вообще?

— Я сам выбираю, за что берусь, Мик. Я не служу преступникам — перечеркнул бы всё, чего добился.

Я остановился и посмотрел на него.

— Полагаю, это стоит принять как комплимент, — сказал я.

— Я сказал у «Дэн Тана», что верю тебе, — ответил он. — Я бы не был здесь, если бы это было не так.

Я взглянул на тюремный корпус.

— Ладно, — кивнул я.

— Я буду рядом, — сказал Босх. — Если он назовёт имя — я наготове.

— Дам знать.

— Удачи.

В комнату к Найдерленду меня провели лишь через сорок минут. Как я и предполагал, браслет на лодыжке встревожил тюремщиков. Письмо судьи Уорфилд их не впечатлило: «такое можно подделать». Кто‑то позвонил в её офис, но там ответили, что судья на заседании. Дверь открылась только после того, как Уорфилд вышла на обед и перезвонила из своего кабинета. Я опоздал на полчаса, и Найдерленд встретил меня мрачным взглядом.

Он сидел за столом, прикрученным к полу. Руки в наручниках, от запястий — металлическая цепь к кольцу на столе, сам стул — тоже к привинчен к полу. И всё равно он попытался привстать, резко дёрнув цепь, когда я сел.

— Мистер Найдерленд, я Майкл Холлер, — начал я. — Простите за…

— Я знаю, кто ты, чёрт возьми, — отрезал он.

— Вы сообщили моему…

— Пошёл к чёрту.

— Простите?

— Вали отсюда на хрен.

— Я только что прилетел из Лос‑Анджелеса, потому что вы сказали…

— Ты что, не понимаешь?

Он рванул скованные руки вверх, пока цепь не хлестнула по ограничителю. Кисти сжались, будто он душил невидимого человека. Меня.

— Раньше так не делали, — процедил он. — Вот так приковывать. По крайней мере, не на свидании с адвокатом. Я не знал. Ни хрена не знал. Ты уже должен был быть мёртв, сукин сын.

— О чём вы? С чего бы мне быть мёртвым?

— Потому что я бы свернул тебе грёбаную шею.

Остин говорил сквозь стиснутые зубы. Он не был крупным и не выглядел подкачанным: редкие светлые волосы, землистая кожа — неудивительно в его обстоятельствах. Но неприкрытая ненависть в лице была пугающей. Первая мысль: подстава, работа Луиса Оппарицио, хитрый план убрать меня. Но я это отбросил: сам порядок визита ломал такую конструкцию. К тому же за ненавистью явно торчала боль.

— Вы собирались меня убить. Почему?

— Потому что ты убил моего друга, — прошипел он.

— Я не убивал Сэма Скейлза. Ради этого я здесь: пытаюсь найти того, кто это сделал. А вы только что угробили мой грёбаный день и день моего следователя. Можете мне не верить — возможно, я за это поплачусь, — но знайте: есть кто‑то другой, кто убил его и остался на свободе. И, не помогая мне, вы играете на его стороне.

Я поднялся и повернулся к стальной двери, подняв руку, чтобы постучать. Я был злой и разочарованный — уже прикидывал, нет ли раннего обратного рейса.

— Подожди, — сказал Найдерленд.

Я обернулся.

— Докажи.

— Этим я и занимаюсь. Но это не помогает, когда меня дёргают…

— Нет. Докажи прямо здесь.

— Как?

— Садись.

Он кивнул на стул. Я нехотя сел.

— Я не могу доказать это сейчас. По крайней мере, не здесь.

— Он сказал, что ты его предал, — произнёс Найдерленд. — Мол, знаменитый адвокат из «Линкольна»: как только сняли кино про твою задницу, ты умотал в Голливуд и бросил всех, кто на тебя рассчитывал, в канаве.

— Всё было не так. Я не «уматывал в Голливуд». Сэм перестал мне платить — раз. Но главное — я больше не мог. Он ранил людей, обирал их, заставлял чувствовать себя идиотами. Ему это нравилось. А мне нет. Я не мог взять ещё одно его дело.

Он промолчал. Я смягчил тон: надо было расположить его — он мог пригодиться.

— Вы правда бы меня убили? При том, что вам осталось меньше двух лет?

— Не знаю. Но что‑то бы сделал. Я был в ярости. И до сих пор в ярости.

Я кивнул. Будто стало прохладнее.

— Как бы там ни было, Сэм мне нравился, — сказал я. — Да, он обманывал многих, и это было тяжело принять. Но он мне нравился. Пришлось