Лицо у Феди скривилось, рот раскрылся в беззвучном крике, как у рыбы, выброшенной на берег. Он беспомощно взмахнул руками в попытке укрыться, стереть жуткую картину перед глазами — обугленная кожа, пустота вместо лица, вывернутые, неестественные углы конечностей. Но картинка уже впиталась в сетчатку, выжгла изнутри навсегда.

Наконец, из его горла вырвался звук. Не крик, а какой-то тонкий, животный, пронзительный визг, от которого заложило уши.

— Я не знал, не знал, что так умирают! Я хотел, как в игре! Не знал, что смерть такая! Я просто хотел его наказать, он ударил папу! Ударил! При всех! Он — тварь! Я не хотел! Егор… он… я не хотел! Чтобы просто загорелось! А машина взорвалась! Я не знаю! Не знаю, как все исправить!

Зинчук покрутил головой:

— Лев Иванович, резко вы… — и смолк под тяжелым взглядом опера.

Тот снова подхватил мальчишку, теперь Федор не каменел в его руках. Он вдруг припал лицо в пространство между шеей и воротом куртки, и прямо на кожу оперуполномоченному хлынули горячие слезы:

— Простите, я не хотел. Я не знал, что будет так. Не думал. Простите. Пускай меня тоже убьют. Пускай Егор меня убьет. Я ждал его, я хотел ему все рассказать, признаться, я больше не мог молчать.

Слезы были горячие, но подействовали на Льва, как ледяная вода. Смыли всю ярость и оставили после себя лишь горькую, едкую пустоту. Он почувствовал острое раскаяние. Мальчишка живет в аду уже несколько суток, и он сделал это только потому, что рядом не было взрослого. Объяснить, что смерть ужасна, что месть — путь к разрушению себя и других. Он видел лишь своего отца и стычку между двумя мужчинами, и что побеждает тот, кто сильнее. Не ребенок виноват… взрослые сделали его убийцей.

А он, опытный опер, сорвал на ребенке свою злость, усталость, накопившуюся во время этого расследования.

И дойдя до машины, Лев не оттолкнул мальчика, долго и терпеливо прижимал его к себе, пока тот не перестал мелко и часто дрожать от судорожных всхлипов.

— Меня… меня посадят? Приговорят к смертной казни, да? — выдохнул мальчик куда-то в ворот.

Лев усадил его на сиденье, тяжело вздохнул:

— Тебя — нет. Ты слишком мал. И… ты… — как же сложно объяснить это ребенку. — Ты сделал, не понимая, что творишь. Твой отец, он не должен был провоцировать драку. Он… это он настроил тебя, а ты решил, что месть — это и правда нормально.

Мы, взрослые, виноваты в том, что ты сделал.

Федя наконец поднял на опера глаза, взглянул впервые открыто, без подспудного страха. На лице его было изумление:

— Мой отец? Но он не виноват, он ничего не знал. Я сам все сделал. В интернете посмотрел, как сделать взрывчатку, и из старых фейерверков в гараже вытащил порох. Это я… Прилепил на скотч под днище шашку и поджег шнур, когда отец Егора вышел из подъезда.

Лев кивнул:

— Я понимаю, что ты все сделал сам. Но по закону за тебя отвечают родители. Твой отец первым полез в драку и потом оставил тебя одного с этой проблемой. Он не должен был этого делать.

— Но он… просто злился… — растерянно прошептал Федор.

— Из-за его злости и обиды погиб человек, а ты стал убийцей. — Опер был суров с мальчиком. Потому что и правда был убежден: все произошедшее — вина взрослых людей, которые считают возможным быть агрессивными, мстить, ненавидеть других, а дети… да просто губка, которая впитала эту ненависть и потом выплеснула ее из себя наружу.

Чуть мягче он добавил:

— Когда ты вырастешь, то будешь сам различать добро и зло. А сейчас это делают взрослые. Должны делать, твой отец должен был тебе объяснить все. И он ответит за то, что все сломал.

Федя на заднем сиденье притих, он внимательно слушал этого взрослого сурового мужчину, и внутри у него ломалось что-то понятное и привычное. Его мир, детский и простой, где взрослые всегда правы.

— Сейчас поедем в отделение, и ты расскажешь подробно, как готовился и как потом взорвал Юрцева. Не бойся, у тебя будет адвокат, разговаривать можно только в присутствии родителей. Хотя… — полковник Гуров едва удержался от замечания, что это лишь все еще больше осложнит. Тот агрессивный и наглый мужчина на парковке скорее принесет своему сыну проблемы, чем поможет выпутаться из сложной ситуации.

Только Федор, кажется, подумал о том же. Едва опер обошел машину, чтобы сесть за руль, как легкий стук заставил его обернуться. Он ринулся следом, но не успел перехватить тонкую фигурку, которая кинулась бежать наперерез потоку машин.

Заскрипели тормоза, загудели возмущенные водители! Федор успел проскочить в последние секунды светофора через улицу, пока машины только начинали свое движение, и исчезнуть в ближайшем переулке.

Полковник Гуров кинулся за ним, но, пробежав с пару сотен метров, в отчаянии махнул рукой — упустил!

Он вернулся к машине и принялся звонить по всем нужным номерам. «Мальчик, Федор Попов, на вид около 10–12 лет, темные волосы, худощавое телосложение, одет в зеленую куртку, шапку, темные школьные брюки». Рюкзак? Нет, рюкзак с теми самыми злополучными значками остался лежать на заднем сиденье его авто.

Дежурные опера, ГИБДД, постовая служба. Номера и фамилии мелькали на экране. Полковник Гуров набирал номер и, не объясняя ситуации, снова и снова говорил одну и ту же фразу:

— Это полковник Гуров, оперативный розыск. Ищем ребенка, срочно! — Он четко, по-военному, повторял описание. — Крайне важно найти в кратчайшие сроки. Подход осторожный, ребенок в шоковом состоянии. Все зацепки — немедленно мне на мобильный.

Никто не задавал вопросов, не засыпал его расспросами. Каждый на том конце провода знал, если полковник Гуров отдает приказ, если он говорит о необычайной срочности, значит, это важно.

Огромный город, как хорошо отлаженный механизм, заработал, обострил все внимание.

Патрульные машины медленно катились по улицам, фарами словно ощупывая каждый метр тротуара, по которому металась первая снежная поземка. Рации в каждой из них трещали приметами мальчика. Дежурные патрульные внимательно рассматривали всех детей, что шли ко второй смене или брели из школы.

То и дело Льву поступали звонки, но каждый раз это была пустышка. Похожая куртка, близкий возраст, совпадение во внешности. Он снова не замечал времени, замер в салоне авто над телефоном в терпеливом ожидании. Не видел, как поднимается ветер, как сыплется над городом из темного брюха тучи мелкая и колючая крупа, будто мука через гигантское сито. Снег сразу же таял, превращался в грязь, не смягчая очертания, не