Дождь продолжал тихо накрапывать. Фаулер, который все это время стоял, постукивая пальцами – тихо, как капли дождя по стеклу, – по изножью кровати, выпрямился. По тому, как он откашлялся, по желтому оттенку его смуглого лица было видно, что он волнуется. Но это скорее походило на нервозность превосходного спорщика, которого неожиданно загнали в угол. Глаза Фаулера забегали и заблестели. Он почти улыбался.

– В самом деле? – произнес он с долей презрения. – Vive la logique![34] Хорошо. Я тоже постараюсь быть логичным. И дам объяснения, которые, возможно, вам не понравятся. У вас с собой эти две записки?

– Не ожидал, что вы их попросите, – смутился д’Андрие. – Вот они. – Он положил письма на стол.

– Через минуту, – продолжил Фаулер, – я собираюсь попросить непредвзятых людей взглянуть на подписи. Посмотрим, смогут ли они заметить большую разницу. Подождите! А пока я сам хотел бы немного поупражняться в логике. Я рад, что вы заговорили о пишущей машинке и бельевой, напротив которой действительно находится моя дверь. Я собирался сам поднять этот вопрос.

Вы говорите, что наш багаж, включая мою пишущую машинку, был занесен в наши спальни. Вы утверждаете, что так оно и было. Однако, полагаю, история с портфелем Гаске дает повод в этом усомниться. Есть один важный момент: я наблюдал за происходящим в галерее, стоя в дверях своей комнаты. Я уже говорил вам, что приоткрыл ее всего на дюйм или около того, чтобы это не было слишком заметно, и через щель просматривалась по диагонали дверь комнаты, в которой мы сейчас находимся. Я смотрел налево, пока горел свет. Понимаете? Это значит, что я мог видеть всех, кто проходил взад и вперед вон там, слева от меня. И я скажу вам, кого видел, пока наблюдал за дверью Гаске. Это были мистер Блейк, который прошел в ванную и вернулся к себе за несколько минут до того, как погас свет, и мистер Миддлтон, зашедший в ванную позже и все еще находившийся там, когда вырубили электричество. Только эти двое. Понятно?

Его смуглое лицо по-прежнему сохраняло болезненную, желтоватую бледность, хотя голос стал тихим. Но он продолжал говорить с нарастающим торжеством, постукивая по изножью кровати:

– Поскольку дверь моей комнаты была открыта всего на пару дюймов, я мог смотреть из нее лишь по диагонали, и дверь бельевой я не видел. Проведите следственный эксперимент, если хотите. Я даже не подозревал, что рубильник находится в бельевой. Но я точно знаю одно: любой, кто вышел бы из спальни, находящейся слева от меня, из той части галереи, где расположено большинство комнат, и зашел бы в бельевую, должен был попасть в поле моего зрения. Я не мог бы его не заметить. Но я никого не заметил. Итак, мы рассуждаем логично? Следовательно, неизвестный, личность которого мы все желаем установить, должно быть, вышел из правой части галереи, которую я не мог видеть, и проскользнул в бельевую… Это странно, чертовски странно, знаете ли, но комнаты, расположенные в галерее справа от меня, это ваши комнаты, мсье д’Андрие.

Рамсден, который взял со стола два письма и внимательно изучал их, ворчливо произнес:

– Послушайте, что это за странная игра, я вас спрашиваю? Кто вообще заварил всю эту кашу? Я не знаю, какую цель преследует вся эта возня, но, насколько я вижу, эти письма, – он сердито помахал ими, – подписаны одной и той же рукой.

– Это потому, – вмешался д’Андрие, – что вы ничего не смыслите в почерках. В отличие от меня. Мистер Фаулер сказал, что он тоже в них разбирается. Я поверил ему на слово.

– Нет, старина, это не самое главное! Если Фаулер прав насчет бельевой… Что вы скажете, Мерривейл?

– Ах, вы об этом? – встрепенулся Г. М., поглощенный своими мыслями. – Буря в стакане воды, не стоящая выеденного яйца. Хотя во всем этом есть один очень интересный момент. Очень занятный. Quocumque adspicio, nihil est pontus et aer[35]. Так-то оно так, но в небе попадаются презабавные облака. Главная загадка состоит в том, почему наш друг д’Андрие вообще об этом заговорил. Но вы спрашиваете, что я на это скажу? Так вот, отвечаю: я хотел бы увидеть письмо Гаске.

Впервые на лице д’Андрие появилось что-то похожее на ярость. Фаулер, который, казалось, сожалел о своей вспышке, начал было говорить, неловко протестуя, но передумал. Д’Андрие достал из внутреннего кармана конверт и бросил его на стол.

– Почтовый штемпель Марселя, – процедил он. – И полностью написано от руки. Поскольку вас, похоже, нисколько не занимают остальные письма, можете пренебречь и этим. Но, возможно, вы знакомы с почерком Гаске?

– Как ни странно, да, – ответил Г. М. – Написано действительно им.

Он вытащил лист почтовой бумаги и расстелил его на столе. Я смотрел через его плечо, пока он читал.

Мсье!

Примите мою искреннюю благодарность. Думаю, вскоре мы поставим этого фигляра на место. Если Вы и впрямь серьезно относитесь к тому, чтобы развлечь нашу компанию, на случай если преступник выполнит свою угрозу (что возможно), то, вероятно, это будет даже к лучшему. Я накрою его в удобном месте.

Не могу Вам сказать, сколько человек полетит этим рейсом, но из предварительных данных о бронировании мест я узнал, что почти все пассажиры будут англичанами или американцами. Пока что в списке авиакомпании значатся сэр Дж. Рамсден, гг. Драммонды, г. Эрнест Хейворд, г. Кирби Фаулер и д-р Эдуар Эбер. Вероятно, список будет пополнен. Я пока не могу высказать даже намека на то, под чьей личиной намерен скрываться Фламан.

В настоящий момент я не вправе разглашать какие-либо сведения относительно упомянутого Вами единорога, за исключением