– Это его брат, только и всего, – произнес Г. М. после паузы. Он опустил голову и взъерошил остатки волос. – Ну ничего себе! Послушай, Кен, не удивлюсь, если выяснится, что некто, нам известный, очень расстроен.

– Что все это значит? – довольно резко спросил наш хозяин.

– О, просто небольшое личное дельце. Но мы продолжим…

– Стало быть, вам известен Гилберт Драммонд? – вмешался Эбер преувеличенно вежливым тоном, который у него, однако, звучал почти оскорбительно. Его очки вызывающе поблескивали. – Одну минуту, сэр! Я думаю, мы слишком торопимся, да? Не кажется ли всем вам странным, что человек, который, по его собственному признанию, знал мистера Драммонда, вдруг появляется из темноты возле места вынужденной посадки нашего самолета?

– Вы полагаете, я – Фламан? – непринужденно осведомился Г. М. и фыркнул. – Что ж, у меня возражений нет. А вот относительно того, что мы будто бы торопимся, то ничуть не бывало. Я всего лишь терпеливо прошу вас разъяснить, чем вы подкрепляете свое обвинение. Почему вы говорите, что именно Фламан совершил убийство, и в то же самое время утверждаете, будто сделать это могло только животное?

Эбер скрестил руки на груди:

– Потому что была одна деталь, мой друг, которую не сообщили прессе. В отчете говорилось, что перед смертью жертва якобы повторяла одно-единственное слово – «единорог». Это неправда. Умирающий также произнес три слова по-французски непосредственно перед кончиной в карете «скорой помощи». Его спросили, кто на него напал, и он ответил так, что его отчетливо слышали двое человек: «Это был Фламан». Затем его спросили: «Вы имеете в виду преступника Фламана?» И он яростно кивнул, – Эбер махнул рукой, – и больше Драммонд не приходил в себя. Вообще чудо, что он прожил еще минуту.

Доктор продолжил вкратце излагать суть газетного репортажа. Он описал жертву, которая сидела, привалившись к фонарному столбу в парке рядом с бульваром Прадо, в разодранной одежде. Правая рука была раздроблена, а между глазами зияла дыра.

– Я осмотрел тело. Пулевое отверстие? Нет! – заявил Эбер, внезапно разгорячившись. – Нет, нет и нет! Кому, как не мне, знать, что это такое. Во-первых, рана была намного больше той, что может оставить любое огнестрельное оружие самого крупного калибра. Настолько большая, что подобный выстрел разнес бы ему… – Он коснулся затылка и резко развел пальцы. – Во-вторых, я не нашел пули в раневом канале. В-третьих, мне удалось обнаружить доказательства – да, я избавлю вас от неприятных подробностей – того, что после проникновения что-то было извлечено из раны. Как вам такое? В голову был вбит какой-то шип с чистой поверхностью, проникший ровно на глубину шести дюймов.

– Боже милостивый! – воскликнул Хейворд и привстал со стула.

Наш хозяин ничего не сказал. Но его глаза блестели, а морщинистое лицо напряглось, как будто он слушал военную музыку.

– Теперь я задаюсь вопросом, – тихо прошептал Миддлтон, – во что втянул Эльзу. Не могли бы вы сказать нам, насколько все это серьезно?

Эбер ответил с презрением:

– Что бы вы ни имели в виду, сэр, все правда. Ах да! – Он пожал плечами и повернулся к Г. М. – Давайте посмотрим, что у нас есть теперь! Доктор Мелисс впечатлен. Поскольку на другой стороне парка находится мясная лавка, он задался вопросом, не послужил ли орудием убийства мясницкий топор с острием?

Я заметил, что Рамсден пристально оглядывает углы гостиной.

– Вы имеете в виду нечто вроде секиры или чекана? – поинтересовался Рамсден. – Послушайте, дружище, вы и впрямь ведете речь об одной из этих средневековых штуковин? Ну знаете ли… Где Ричард Львиное Сердце и где… – Он сделал пренебрежительный жест. – В общественном парке? Чушь собачья!

– Я думаю, сэр Джордж имеет в виду боевой топор, – задумчиво произнес д’Андрие. – Это почти одно и то же. У него широкое лезвие с режущей кромкой, но на противоположной стороне, я полагаю, есть железный шип, который можно было с пользой применить для ближнего боя. Но я должен согласиться с сэром Джорджем, рискнув назвать подобное предположение полнейшей ерундой. Вздор! – Его глаза блеснули. – Можете ли вы представить себе Фламана, разгуливающего в поисках жертвы с боевым топором на плече? Это хуже чем неудобно – это комично.

– Это не комично, – тихо возразил Эбер. – Это ужасно. – (В гостиной повисло молчание, тянувшееся невыносимо долго.) – Так вот, я знаю лишь то, что собирался сказать, – продолжил доктор, – а именно: ничего подобного не произошло. Рана была слишком большой, слишком глубокой, и усилие, необходимое для того, чтобы вогнать шип в голову, раскололо бы череп. А эта рана была чистой. Далее…

– Сейчас, сейчас, – успокоительно пробормотал Г. М. – Значит, мы можем считать установленным, что все это забавное дельце не было обтяпано с помощью топора или чего-то подобного?

Голос из дверного проема произнес:

– Можем, сэр Генри. Я видел тело.

Г. М. вздрогнул и выругался. Он недовольно взревел, в то время как вновь прибывший направился к камину. В новом госте я узнал высокого худощавого мужчину, который остался у самолета. Он немного горбился, из-за чего словно бы смотрел на вас снизу вверх, несмотря на свой немалый рост. Жесткие черные волосы разделял посередине пробор. У него было длинное лицо с крючковатым носом и очень умные темные глаза под черными бровями, сходящимися посередине. Поскольку мысли мои все еще крутились вокруг боевых топоров, мне померещился в нем средневековый злодей-норманн. В речи его проступал очень сильный кембриджский акцент, в чем я снова убедился, когда он сказал:

– Извините, что вмешиваюсь прямо с порога, сэр. Дело в том, что я уже некоторое время стоял за дверью и слышал кое-что из того, что вы говорили. Видите ли, мне было интересно, что привело сюда великого Г. М. – Он произнес это так почтительно, что старик, несмотря на все свое ворчание и фырканье, выглядел польщенным. – И я, как мне показалось, понял, что дело необычайно серьезное. Видите ли, я знаю вас в лицо, даже если вы не знаете меня. – После этого он с неменьшим почтением обратился к д’Андрие: – Я разговаривал с Огюстом, господин граф, и он мне все рассказал. Дьявольски любезно с вашей стороны приютить нас. Какое счастье для газетчика! Фламан! Меня зовут Фаулер, сэр, Кирби Фаулер. Я представляю «Рекордер» во Франции.

Мистер Фаулер был представителем нового поколения, которое рассматривало работу на Флит-стрит, в этой цитадели британской прессы, как занятное развлечение. Одетый в полосатые брюки и короткое черное пальто, из-под которого виднелся крахмальный воротничок, журналист одарил нас обаятельной улыбкой. Она подействовала на всех, кроме Хейворда, окинувшего новичка подозрительным взглядом.

– Вам не за что извиняться,