– Что ж, возможно, так оно и есть, – спокойно согласился он. – Хотя в самолете я заприметил одного странного типа… Кстати, он еще не появился. Продолжай, сынок!

– Разве вы не понимаете, что здесь происходит? Нам предложена не только банальная игра «найди преступника», – произнес Миддлтон, взволнованно постукивая пальцем по ладони, – но и более оригинальное развлечение – «найди детектива». Итак, кто же детектив? Возьмем, к примеру, мистера Хейворда. Он никак не может быть Фламаном…

– Хотел бы знать почему, – отозвался Хейворд с некоторой резкостью, как будто сказанное задело его.

– Потому что это было бы слишком просто. В подобном вам типаже сразу заподозрили бы преступника. Я покажу вам, что имею в виду! Возьмем, к примеру, священника! – предложил Миддлтон, словно фокусник, просящий кого-нибудь взять карту из колоды. – Достаточно легко сделать убийцей священника. Это настолько очевидно, что приходит в голову каждому. Поэтому нужно сделать из него не убийцу, а детектива. Дорогая, ты понимаешь?

– Оуэн, я не позволю тебе выступать против церкви! – прощебетала прелестная Эльза. – Это нехорошо. Если мы останемся здесь, я бы хотела принять ванну, пошалуйста, кто-нибудь, а?

Потом она увидела, как два лакея под руководством Огюста вносят в холл багаж, и увела Эвелин переодеваться. Едва дамы удалились, заговорил Эбер. До этого он грел свои худые руки у огня, сдерживая себя. Теперь он резко обернулся.

– Я полагаю, вы думаете, – произнес доктор очень тихо, до того тихо, что мы все обернулись к нему, – будто это забава. И отпускаете шуточки. Я и сам не против пошутить и посмеяться. Но не сейчас. Видите ли, я знаю кое-что, чего вы знать не можете.

– Продолжайте, – поторопил его д’Андрие во время повисшей было паузы, когда все внимательно слушали.

– Этот Фламан действительно убийца, – ответил доктор. – Потому-то я и тороплюсь в Париж. Прошлой ночью он убил человека в Марселе.

– А почему, – тихо спросил д’Андрие, – вас гонит в Париж убийство, совершенное в Марселе?

– Все дело в способе, которым оно совершено. – Эбер чопорно вытянул два пальца, а затем коснулся ими своего портфеля. – Я не могу объяснить, как это было проделано. Возможно, объяснят в Париже. Но я не слишком на это полагаюсь. Вы понимаете… меня поставил в тупик характер раны на голове. – Эбер перешел на французский и теперь говорил размеренно и твердо, пока его острый взгляд словно обшаривал нас. – Позволю себе быть откровенным: я не понимаю, как любой из ныне живущих людей мог проделать подобную дыру в голове жертвы. Господа, я не склонен к фантастическим предположениям. Но я говорю вам, что, насколько мне известно, такая рана могла быть оставлена только длинным острым рогом животного.

Теперь в комнате с ветхой позолоченной мебелью впервые повеяло ужасом, и не только от слов худощавого человека с землистым лицом, чья фигура в черном плаще выглядела зловещей на фоне жаркого пламени. Мы словно ощутили чье-то физическое присутствие. Услышали грозный шум реки. Возле камина, вглядываясь в Эбера, расхаживал Рамсден. Этот коренастый холерик с волосами песочного цвета в мешковатом костюме из черно-белого твида оставался самым невозмутимым. Он даже кривил рот в сардонической ухмылке, за которой, однако, пряталась мрачная подозрительность. Наконец он заговорил – настолько вежливо, что трудно было распознать в его речи обычное, почти собачье рычание.

– Надо полагать, единорога? – осведомился он.

– Нет, я так не думаю, – совершенно серьезно ответил врач. – Вы понимаете, я всего лишь констатирую факт.

– Наконец-то мы добрались до единорога, – с наслаждением пробормотал д’Андрие. – Это место в письме озадачило меня больше всего. Я, заметьте, не задаю того очевидного вопроса, что представляет собой пресловутый единорог…

– Ну уж нет, – возразил Рамсден. – Пусть Фламан выяснит это сам. – Он все еще мрачно улыбался. Осторожно вытянув из кармана брюк браунинг, он встряхнул оружие, открыл, крутанул барабан толстым указательным пальцем, закрыл его и демонстративно вернул револьвер на место, после чего добавил: – Я начинаю задаваться вопросом, не завлек ли меня в ловушку спортивный азарт. Ну что ж… Я готов ко всему.

Д’Андрие, похоже, не обратил на его слова никакого внимания. Он отступил в сторону, пропуская лакея, который держал поднос с выпивкой и двумя серебряными коробками для сигар. Д’Андрие продолжил по-английски:

– Но мы прервали вас, доктор Эбер. Не вернуться ли нам к человеку, который был убит в Марселе? Меня это крайне интересует. Вот, мистер Миддлтон. В этой коробке вы найдете виргинские, а в другой – турецкие. Меня это особенно интересует из-за легенды…

– Легенды? – переспросил Рамсден.

– Я должен был сказать «суеверия». В отличие от большинства соотечественников, мне случалось путешествовать. И я знаю одну страну, где очень сильно распространено неприятное суеверие. Оно гласит, что смерть от раны, нанесенной единорогом в голову, является уделом предателя.

Я медленно обвел взглядом присутствующих. Хейворд вынул сигару изо рта и выпрямился. Миддлтоном, казалось, овладело странное возбуждение, как будто он хотел поверить в сказанное, но все же посчитал его шуткой. Эбер нахмурился и резким взмахом руки отмел подобную чепуху. Наш хозяин с улыбкой наклонился, словно желая поднести к свету бокал и полюбоваться его содержимым. Рамсден замер, не донеся бокал до рта. Что же до старины Г. М., расположившегося на диване в стиле ампир и не произнесшего ни слова с тех самых пор, как мы вошли в комнату, то он оставался бесстрастным, как Будда, играющий в покер. Рев Луары сотрясал хрустальные подвески на стенах.

Внезапно Рамсден поставил бокал и повернулся.

– Вам лучше взять командование на себя, Мерривейл, – проговорил он. – Этот парень знает слишком много, черт возьми!

– Угу. Верите ли, старина, я уже и сам начал подумывать, что мне давно пора это сделать, – отозвался Г. М., сонно уставившись на Эбера. Затем он поерзал и указал на него кончиком трубки. – Все время, пока я слушал, тихо, как мышка, меня мучил один вопрос. Дело в том, что вы пришли к очень странному выводу. «Фламан – убийца», – говорите вы. «Почему?» – спрашиваем мы. «Потому, – отвечаете вы, – что некто умер от раны, нанесенной не человеком, а животным». Зачем тогда приписывать это преступление Фламану?

Доктор пожал плечами:

– Есть одно обстоятельство. Оно не составляет тайны, нет. О нем писали в газетах. Вы, может быть, читали? Я спрашиваю потому, – он скрестил руки на груди, – что это может представлять интерес. Убитый был англичанином.

Только теперь имя из газетной статьи всплыло у меня в памяти. «Гилберт Драммонд, адвокат из Лондона. Брат Драммонда уведомлен о печальном происшествии». Драммонд. Брат. Брат Харви?

– Его звали, – вмешался я, – Гилберт Драммонд. Как вы полагаете, Г. М.,