— Вот она. — Баронесса показала Новикову бутылочку с бумажным ярлычком, от которого был оторван небольшой кусок.

Что там было написано кривым докторским почерком, разобрать не вышло, однако когда Новиков приложил найденный в кулачке девочки обрывок к оставшейся бумажке, то линия отрыва совпала идеально.

— Это он, — прошептала баронесса, оборачиваясь на спящего доктора.

— И как бумажка в руке-то оказалась. — Новиков задумался. Кажется, картинка сложилась. — Только если там какое-то сильное снотворное. Он мог заставить её выпить эту микстуру, а она успела схватить его за руку и оторвать кусок бумажки.

— Свою дочь убил. Изверг, — прошипела баронесса. Потом громко произнесла: — Мартын, а ну буди его.

Чтобы привести доктора в чувство, его пришлось тащить во двор и окатывать колодезной водой. Пока Мартын возился с лекарем на улице, Новиков с лампой продолжал осматривать дом. Бедненько и не очень чисто. Только кто он такой, чтобы судить. И всё равно не верилось, чтобы лекарь своего ребёнка со свету сжил.

— Скажите, он микстуры сам мешал? — спросил Новиков у жены доктора, которая бесшумно следовала за ним по пятам, как привидение.

— Было дело, — наконец произнесла тощая женщина, кутаясь в старую шаль. — Чтобы боль снимать. Глотнёшь — и полегчает. Спать можно. Я грешным делом иногда к нему в шкап и саквояж-то лазила, когда совсем невмоготу было.

— Вы больны? — спросил Новиков, освещая лампой полки с книгами.

— Не так уж. — Жена доктора кашлянула. — Только когда он напьётся, да потом… — Она снова закашлялась.

Новиков и так понял, что она имела в виду.

— А где он свои микстуры мешал?

— Так в подполе. Показать?

Новиков следом за женой врача двинулся по тёмному коридору.

— Он всё искал средство, чтобы совсем больно-то не было, — через плечо рассказывала докторша. — Мешал всякие порошки да водички. Сам, бывало, глотал. Для опыта. Ну, и чтобы тоже боль унять. Хлебнёт да дрыхнет потом два дни.

— А у него что болело? — спросил Новиков, осторожно спускаясь по скрипучей деревянной лестнице в тёмный подпол.

— Говорил, что душа, — с горечью в голосе произнесла жена доктора. — Только думается мне, у него её отродясь не было, души-то.

Новиков снова промолчал. Если это действительно доктор охотился за девчонками да птиц ослеплял, то его супруга права. Нет у такого человека души. Да и человек ли.

И жену колотил почём зря. У неё и на лице заживающие синяки, и руки разбиты, а ведь она кружевница. Зверь, а не человек.

Лампа Новикова выхватила оранжевым световым шаром добротный деревянный стол, на нём аптекарские весы и целую россыпь баночек и скляночек с порошками и жидкостями. Книга со столбиками цифр и какими-то мудрёными формулами, перья. Закопченная лампа, оплавленные свечи.

— Как он тут работал-то? Темно же. — Новиков выпрямился, макушкой чуть не доставая до низкого потолка.

— Оконце ж есть, — указал куда-то во тьму жена доктора.

Новиков вздохнул и чуть не закашлялся от пыли. Прошёл кругом по помещению, лампой освещая старые сундуки, ящики, сваленное тряпьё. Тряпье. Новиков вернулся назад. Пересмотрел пару грязных простыней и наволочек. Чем-то они напоминали разрезанные девичьи платьица. А где тогда пояски и крестики?

Быстро осмотрев подпол, Новиков вернулся к докторскому столу. Под стопкой книг нашлась довольно большая резная шкатулка. Осторожно приоткрыв её, Новиков поднёс лампу поближе. И точно — внутри, свёрнутые в кольца, лежали нательные пояски и несколько верёвочек с крестиками и ладанками. Жена доктора, подойдя ближе, беззвучно выдохнула, краем шали прикрыв рот. Точно так же делали женщины у церкви, когда… Новиков поставил лампу на стол и провёл здоровой рукой по лицу.

— Пошли наверх. — Новиков отдал свою лампу жене доктора, а сам кое-как подхватил шкатулку со стола.

Глава 7. Плаха

Ночью они вместе с баронессой пересчитывали пояски, что нашлись в коробке.

— Одиннадцать. — Евдокия опёрлась локтем на ручку кресла и потёрла лоб. — А мы только восьмерых находили. Птиц, правда, было больше, но мы тогда ещё не знали, что к чему.

— При чём здесь вообще птицы? — У Новикова всё плыло перед глазами. — Да, а что за настойку вы мне тогда дали? Когда руку вправили? Это от доктора?

— Нет, это наше семейное. На травах.

— А доктор своими снадобьями девиц поил, — пробормотал Новиков, выглядывая в большое французское окно. — Потому они и не кричали, и не брыкались. Только одна его смогла схватить, бумажку оторвала.

— Его дочь, заметьте.

— Он хоть что-нибудь сказал? — Новиков всматривался в кромешную мглу за окном. Откуда-то доносились не то вопли, не то крики.

— Не помнит ничего. — Баронесса подошла и встала рядом. — Якобы сам эти микстуры глушил, да так, что память отшибало. Может, он в беспамятстве всё это творил?

— Даже если так. Завтра же сдадим его жандармам. — Новиков прислушался. Кажется, до завтра доктор не доживёт. — Его что, вытащили из подвала?

Новиков открыл было окно, но баронесса быстро захлопнула створку.

— Это же самосуд! — Новиков не решался идти напролом.

— Вы же сами всё видели, — цедила баронесса, глядя на Новикова огромными чёрными глазищами. — Детей резал. Детей! Да ещё свою дочку.

Новиков опустил руку. Судя по оранжевым всполохам во тьме и галдящим голосам, совсем недалеко местный люд готовился призвать убивца к ответу. Если, конечно, это доктор убивец. А кто ещё. Микстуры, обрывок ярлычка. Пояски, крестики. Птицы. Да причём здесь птицы!

Новиков резко открыл окно и выбежал на веранду. Помчался через двор на голоса. За усадьбой небо светилось сизо-оранжевым. Люди с факелами стекались к пустырю за крайними деревенскими домами. Мужики с каменным лицами и бледные женщины решительно топали туда, где на круглой полянке рос высоченный дуб с голыми ещё ветвями. Кто-то приладил к одной из них верёвку с петлёй на конце, а внизу уже установили бочонок. Верёвка колыхалась на весеннем ветру, похожая на местную обрядовую похоронную ленточку.

— А ну, шагай! — Несколько мужиков волокли к дереву связанного доктора, который даже не сопротивлялся.

Гудящая толпа окружила плаху, здоровенное дерево выделялось ломаными линиями на фоне светлеющего неба.

— Отставить! — прокричал Новиков, подбегая к пустырю. На него разом обернулось несколько десятков лиц. — Отставить!

В грудь больно ударило, и Новиков с размаху опрокинулся на спину, так что всё тело гулко дрогнуло.

— Лежи, ваше благородие, да не выпрыгивай. Целее будешь, — процедил мужской голос над головой. Кажется, это Мартын его приложил.

Новиков кое-как перекатился на бок, в руку тут же отдало острой болью.

— Так нельзя. Нельзя, — сипел Новиков, кое-как поднимаясь на ноги.