Затем Корсаков осмотрел нумера у Смоленского рынка и дома на Офицерской и Подвинской. Увиденное, похоже, его полностью удовлетворило, потому что к реке он спускался, насвистывая веселую мелодию из «Волшебной флейты».

На берегу Корсаков извлек из кармана сложенный пополам конверт, спрятал в него кусок кошачьей шерсти из подвала и, чиркнув шведской спичкой, поджег. Оставшийся пепел он развеял по ветру и объявил:

– Ну, теперь с ней покончено!

Отряхнув руки, Корсаков пересек впадающую в Двину речку Витьбу по мостику, поднялся по Пушкинской улице обратно на Замковую и, уже в сумерках, вернулся к себе в гостиницу, где заказал плотный ужин и бутылку красного вина, чтобы отметить успешное завершение дела. После еды, он, слегка пошатываясь, удалился в номер и завалился спать.

***

Корсаков, лежа на спине, открыл глаза.

За окном стояла тихая осенняя ночь. На другом конце площади перед гостиницей виднелись темные очертания собора.

В комнате повисла неподвижная, вязкая тишина. Где-то вдалеке шумела река и перекликались ночные сторожа, но здесь, за толстыми стенами гостиницы, звуки казались чужими, приглушенными, будто он находился на дне реки. Сквозь шторы пробился тонкий луч лунного света и лег на край кровати, серебристым пятном выхватывая из темноты простыню.

Сначала Корсакову показалось, что он еще спит: тихий скрип оконных петель был похож на звук во сне, когда сам не знаешь, бодрствуешь или уже в ловушке видения. Занавески колыхнулись, подхваченные порывом холодного осеннего ветра. Створки окна медленно распахнулись, словно чья-то невидимая рука толкнула их изнутри.

На пол мягко, бесшумно, спрыгнула тень. Кошка. Чёрная, как сама ночь, и в то же время слишком плотная, слишком ощутимая в этом серебряном свете. Пол комнаты скрывало подножие кровати, а потому Владимир не видел, куда делась кошка. Он хотел было встать и зажечь лампу, но почувствовал, что не в силах пошевелиться.

А затем понял, что мара уже рядом.

Сначала – странное, муторное чувство, будто в комнате он уже не один.

Потом – движение. Из-за подножия кровати, прямо из темноты, поднялась голова девушки.

Черноволосая, с белой кожей, ее чуть приоткрытые губы медленно изгибались в хищном оскале. Глаза же у девушки были кошачьи: горящие в темноте желтым светом, с узкими вертикальными зрачками. Жадные. Голодные.

Она не спешила. Словно во сне, где каждое движение тянется мучительно долго, девушка медленно, почти лениво забиралась на кровать. Ее обнажённое тело холодно блестело в лунном свете, изгибы спины и плеч казались вылепленными из воска. Корсаков снова попытался пошевелиться – и снова не смог. Руки и ноги налились свинцом, дыхание сбилось, как будто на грудь давил тяжелый камень.

Она ползла, приближаясь, и каждое ее движение, каждое прикосновение холодной кожи сквозь простыню, отзывалось в голове тяжелым гулом. Вскоре ее лицо нависло прямо над ним. От дыхания мары пахнуло тухлым мясом и кошачьей шерстью.

Корсаков задыхался. Горло сжалось, легкие словно раздулись от воздуха и не могли ни вдохнуть, ни выдохнуть. Тишина ночи стала оглушительной – звуки улицы исчезли, остался только его собственный хрип, да стук крови в ушах.

– Знаешь, почему я люблю охотиться на молодых? – простонала мара ему на ухо. – Потому что вы не научились отличать сон от бодрствования.

Она вновь приподнялась, чтобы увидеть, как жизнь покидает глаза жертвы – но вместо этого наткнулась на извиняющуюся ухмылку.

– Мадемуазель, я нисколько не против ночных визитов обнаженных барышень, но, право слово, мы ведь даже не представлены! – прохрипел Корсаков.

Оглушительно рявкнул переданный ему Гореглядом и спрятанный под простыней револьвер. Мару отбросило назад, прочь с кровати. Уже в движении ее тело начало сжиматься, покрываясь черной шерстью. Корсаков вскочил на кровати, выцеливая скрывшееся чудовище. Однако черная молния уже метнулась прочь, через окно, откуда пришла.

– Горегляд, давай! – рявкнул Владимир, бросаясь следом.

С улицы раздался отчаянный вопль, в котором слились человеческие и кошачьи ноты.

Корсаков перегнулся через подоконник и выглянул на площадь. В свете фонарей по обе стороны от входа в гостиницу огромный лохматый волкодав сжимал в пасти бьющееся и верещащее существо, размером не более младенца и покрытое редкими черными перьями. «Истинная форма мары». Ее тонкие лапы беспомощно скребли воздух, а из клювообразного рта вырывался не столько крик, сколько сиплый стон, от которого стыла кровь. Миг – и Серый сжал челюсти, заставив тварь умолкнуть навсегда.

***

– Корсаков! – грозно пророкотал фон Валь.

– Да, ваше превосходительство? – невинно вскинул брови Владимир.

– Как сообщил мне полицмейстер, прошлой ночью вы творили черт знает что!

– Понятия не имею, о чем идет речь.

– Он говорит, что ночью вы устроили пальбу в своем номере гостиницы!

– Ах, это… Да, боюсь, мне приснился очень натуральный кошмарный сон, и я неразумно счел необходимым оказать ему… гм… сопротивление.

– Это как-то связано с человеческим скелетом, который был найден под окнами вашего номера…

– Не припомню такого.

– И о котором вы зачем-то расспрашивали моего лакея?

– Чистая случайность. Человек имеет право на маленькие увлечения.

Фон Валь побагровел. Взгляд его метал громы и молнии, грозя сжечь собеседника на месте. Корсаков, стоящий на ковре посреди губернаторского кабинета, сохранял вид блаженно-беззаботный.

– Буду… Очень… Краток… – процедил фон Валь, выдыхая через нос, будто готовый к нападению бык. – Общение с людьми, вроде вас, может нанести непоправимый ущерб моей репутации. Поэтому, ради нашего общего блага, я рекомендую вам немедля покинуть город и границы вверенной мне губернии, пока я не позволил упрятать вас в камеру за нарушение общественного спокойствия и благочиния, невзирая на ваши титулы!

«Не очень-то и кратко», подумал Корсаков, но благоразумно промолчал, сказав вслух:

– Ваше превосходительство крайне щедры. Я с радостью воспользуюсь вашим советом тотчас же. Имею ли я дозволение покинуть ваше общество?

– Ступайте, – прорычал фон Валь.

Владимир не стал гневить губернатора, но в дверях остановился и, обернувшись, спросил:

– Позвольте лишь один вопрос, Виктор Вильгельмович: стало ли легче вашей супруге?

Губернатор окинул его мрачным взором и, наконец, нехотя кивнул.

– Я был рад оказаться полезным вашему превосходительству, – елейно объявил Корсаков и покинул кабинет.

***

– Владимир Николаевич, вот падабаецца5 вам шкурой своей рисковать? – возмутился Горегляд.

– Христофор Севастьянович, право слово, меня уже отчитывали сегодня, не начинайте хоть вы! – взмолился Корсаков.

– Вы же один у матушки своей остались, – не услышал его Горегляд. – Ведал бы я, что вы мару собралися на живца ловить, ни завошта бы не согласился!

План Корсакова действительно вышел рискованным. Он прекрасно понимал, что охотиться на черную кошку в губернаторском