так она бывала весела и довольна. Но одно удивляло нас: ее полное молчание о прошлом. Она держала себя с нами так, точно никогда нигде в другом месте не жила и никого не знавала, кроме нас. Маленький сынишка наш визжал от восторга при виде ее, так она умела его привязать к себе своею веселостью и лаской. С своей стороны, мы также обращались с нею как с родной и ни словом не намекали на предшествовавшие события. Проклятую рукопись я запрятал на самое дно своего бюро, и часто меня забирало искушение сжечь ее, но все казалось, что, может быть, к чему-нибудь она пригодится. Еще до болезни, по приезде из Испании, Энид распорядилась своими денежными делами так что ей ежемесячно высылалась известная сумма от ее баядосского банкира, и эти деньги она тратила как ей было угодно. Во время ее болезни получал деньги и расписывался в получении я, да так продолжалось и после ее выздоровления. Я боялся напомнить ей об Испании, показав иностранный чек, а она просто брала от меня деньги, ничего не спрашивая и, купив, что ей нужно, отдавала остаток мне или Эмили. Так прошло еще полгода. Ральф возобновил свое предложение. Он сделал это с трепещущим сердцем, боясь отказа, но, к его неописанной радости, Энид вся просияла и с счастливой улыбкой протянула ему руки. Такое веселье было у нас в этот день, как я и не запомню. Случайно приехало несколько моих друзей и подруг моей Эмили; после обеда в гостиной играли в разные игры, много смеялись и шутили, а потом даже устроились танцы. Разумеется, Ральф ни на шаг не отходил от своей невесты, которая в этот вечер была олицетворением красоты и счастья. Да, все веселились, кроме меня: у меня все время словно камень лежал на сердце.

— Не будь же такой кислый, — шепнула Эмили, проходя мимо меня, — ты точно на похороны явился.

Я сделал над собою усилие и вмешался в веселую болтовню, но на душе было по-прежнему тяжело.

Свадьба назначена была через шесть недель и этот промежуток пролетел незаметно. Ральф летал то в свое именье, где он устраивал себе гнездышко, то в Лондон за покупками, то к нам. Эмили с невестой, как водится, погрузились в заботы о приданом, и прелестная головка Энид была вечно склонена над всевозможными рюшами, бантами, кружевами, которыми она собственноручно украшала разные принадлежности своего туалета. У нее было бездна вкуса, и всякой безделке она умела придать грацию и изящество.

Брачная церемония совершилась в назначенный день, в назначенный час, в должном порядке. Все единодушно восхищались красивой парочкой, и сияющая счастьем Энид с сердечною приветливостью отвечала на благопожелания многочисленных гостей.

Молодые уехали, и дом наш в первые дни казался нам пустыней, после недавно наполнявшего его оживления. Мы с нетерпением начали ожидать обещанного нам Ральфом визита: он намеревался провести у нас два дня по пути на континент, куда он хотел отправится на зиму с своей Энид. Недели три спустя после свадьбы мы получили от новобрачных общее письмо, дышавшее самым искренним счастьем и полное задушевной нежности к нам. Мы были искренно обрадованы, и все мои прежние страхи показались мне смешными и нелепыми. Эмили торжествовала: она всегда оспаривала мои опасения и сердилась на меня за них. В приписке Ральф предупреждал нас о своем прибытии в Херн-Лодж через неделю, так как дорогая Энид горит желанием поскорее увидаться со своими милыми друзьями.

За два дня до приезда молодых, по обыкновению, я отправился утром в город, в контору, но едва просидел там час, как меня вызвал писец, говоря, что меня спрашивает какая то дама. Предчувствуя беду, я поспешно сбежал вниз, в приемную и увидал Эмили. Она безмолвно протянула мне депешу, принесенную в Херн-Лодж полчаса после моего ухода. Депеша была от Ральфа и гласила: «Прошу миссис Уэльтер поспешить к нам. Энид заболела».

— Я не могла ехать, не сказавшись тебе, Джон, — сказала Эмили. — Если ты можешь бросить контору и вернуться домой, чтобы наш мальчик не остался без присмотра, то я поеду с следующим поездом, я совсем готова. Если же ты не можешь уйти отсюда, то я телеграфирую Ральфу, что буду завтра, а пока устроюсь как-нибудь дома.

Я мог отлучиться из конторы на два-три дня и отправил Эмили к Гэрингам. Она вернулась на другой день к вечеру в горести и отчаянии, которые трудно описать. Кое-как, из ее несвязных восклицаний и прерываемых слезами рассказов, я понял, что мои худшие опасения осуществились. В первые дни, когда Ральф не был способен говорить ни о чем, кроме своей любви, Энид казалась бесконечно счастливой и совершенно спокойной наслаждалась своим новым положением хозяйки дома и боготворимой жены. С своей стороны, она едва ли меньше ухаживала за Ральфом, чем он за нею: она старалась предупреждать его малейшее желание, ловила его взгляды и была олицетворением преданности. Однажды, гуляя вечером по парку после дождя, Энид немного простудилась и начала кашлять. Погода в это время вообще испортилась, так как наступила осень, и Ральф решил, не откладывая, уехать в Италию, о чем он и прежде мечтал. Энид согласилась на все его планы, интересуясь собственно не путешествием, но предполагавшимся предварительным визитом к нам: она искренно нас любила, и даже в полноте счастья сердце бедняжки стремилось к нам. Несколько дней прошло в сборах и приготовлениях; Ральф прислал нам то письмо, о котором я упоминал, и затем занялся подробным маршрутом путешествия. Ему хотелось показать Энид все лучшие уголки Европы. Обложившись картами и путеводителями, он призвал в гостиную Энид и начал ее спрашивать, куда она хочет ехать прежде всего.

— В Херн-Лодж, милый, — смеясь, отвечала она.

— Хорошо, в Херн-Лодж. А потом?

— Куда хочешь, мне все равно.

— Ну, положим, в Париж. Ты ведь не была в Париже?

— В Париж?

Она остановилась, и у нее опять мелькнуло знакомое всем нам недоумевающее, напряженное выражение. Ральф инстинктивно почувствовал, что ступил на опасную почву, и одно мгновение хотел было переменить разговор, как мы привыкли это делать в подобных случаях. Но злой рок толкнул его на беду, и ему вдруг показалось, что теперь пора раз навсегда разъяснить эту странность в его молодой жене.

— Да, в Париж, — медленно повторило он, глядя на нее, — ведь ты проезжала через Париж, путешествуя из Испании в Лондон и обратно?

Действие его слов было мгновенно и ужасно. Энид вскочила, вся помертвела, широко раскрыла свои и без того огромные глаза