Славик взвился, как ужаленный, и закричал:

— Я выполнял свой долг! Гражданский, понимаете? Был приказ патрулировать и ловить нарушителей — я патрулировал и ловил. А на суде ничего не придумывал, сказал то, что видел. В чем вы меня хотите обвинить?

— Да я-то тебя ни в чем не обвиняю, — товарищ Калинников грустно ухмыльнулся, — но кто-то, видать, иначе мыслит…

Тут снова заговорила Эмма Анатольевна — жестко и безапелляционно:

— Вячеслав поступил совершенно правильно. По-советски. Ему не в чем раскаиваться.

Товарищ Калинников посмотрел на нее с прищуром и проговорил все с той же ехидцей:

— Ему не в чем. А вам?

Она вспыхнула.

— Это что за намеки? Вы о чем?

— О билетике, который вам подсунули. Неспроста же, а? Дайте угадаю: завалили какого-нибудь студентика на экзамене, оставили без стипендии…

Как она разозлилась! Обожгла товарища Калинникова взором медузы Горгоны, прошипела сквозь зубы:

— Экзамен был вступительный. А насчет «завалила»… Прошу не применять ко мне этот жаргон! Так выражаются только невежды!

— А, память таки прорезалась! Ну-ка, ну-ка, давайте поподробнее!.

Эмма Анатольевна не была расположена к откровениям, но случайно проговорилась, и отвертеться от произнесенных слов уже не могла. Дулась, как большая толстая лягушка, пыхтела, но потом, под прицелами устремленных на нее глаз, не выдержала и сдалась.

— Ладно… Допустим, я помню. Если, конечно, это оно… Пришла ко мне на экзамен девица, начала что-то мычать. А я, слава богу, преподаватель со стажем, сразу вижу, готов абитуриент или нет. Не скажу, что она вообще ничего не знала, видимо, все же успела полистать учебник накануне, но этого недостаточно. Нам и так ректорат пеняет, что мы слишком миндальничаем. К нам в Сельскохозяйственный кто только не приходит! Считают, если не поступил в престижный вуз, то уж в этот-то обязательно примут.

— А разве нет? — бормотнул Славик.

Увидев, что кроме него есть еще кому исповедаться, он перестал истерить и больше не кричал, сидел на краю скамьи, сжавшись в комок, как еж, разве что иголок не хватало.

— Нет! — с жаром заверила его Эмма Анатольевна. — Мы никому ничем не обязаны. У нас солидное заведение, с регалиями, а не приют для бездарностей.

— Короче, турнули вы девчонку, — констатировал товарищ Калинников без особой деликатности.

— Не турнула, а указала ей на то, что она еще не готова к поступлению.

— И что она? Поди, рыдала?

— Нет. Гордая попалась. Забрала документы и ушла. Еще и глянула на меня презрительно, будто я какую-то подлость совершила. Паршивка эдакая… — Эмма Анатольевна неожиданно повернулась к Юлечке и гаркнула: — Что, ее тоже надо было пожалеть? У нас в инструкциях, милочка, слово «жалость» отсутствует. Его ни в одном законе нет, и в Конституции тоже.

— Да мы не про законы, — вздохнул товарищ Калинников. — Мы по-человечески.

— Тогда и вы покайтесь, человек с большим сердцем, — съязвила Эмма Анатольевна. — Или здесь только мы с Вячеславом изверги и нелюди, а вы с Юлей ангелы?

Товарищ Калинников повздыхал, налил в чашку из кастрюли уже порядком остывшую воду и под треск мерцающих лучин, косо воткнутых в раму на портрете бородатого лешего, приступил к своему повествованию:

— У меня все проще. Купил я себе машину. Восемь лет на нее в очереди стоял, шесть с половиной тыщ выложил.

— Это ж какая у вас зарплата! — подивился Славик.

— Не министерская. Когда копить начал, двести рублей получал, а когда начальником поставили, подняли до трехсот. Но даже с таким доходом надо было, почитай, два года каждую получку до копейки в кубышку откладывать. А у меня семья, всем есть-пить-одеваться надо, за квартиру платить, в отпуск ездить…

— Считайте, что мы вас пожалели. Валяйте дальше, — проговорила Эмма Анатольевна, которая с удивительной легкостью переходила от интеллигентских речевых оборотов к мужланской грубости.

— А дальше выехал я на своем жеребчике в первый раз в магазин. Поставил его возле тротуара. Отвернулся и вдруг — бац! Придурок малолетний на велике в него врезался. Зеркало снес, дверцу помял, краску содрал в пяти местах. Еще и стекло треснуло…

— А с придурком что? Живой остался? — поинтересовался Славик.

— Хоть бы царапина! Велик всмятку, а ему ни шиша… Везучий!

— И что вы с ним сделали? — спросила Юлечка.

— Хотел в милицию отволочь. Но он несовершеннолетний, лет пятнадцать ему было… Пугнул я его как следует, говорю: веди к родителям. А у него только мать, больная вся. Говорит, он за лекарствами для нее в аптеку ехал, потому и торопился так. Ну, я ж не зверь. Говорю, давайте договоримся по-хорошему. Не буду я в милицию заявлять, но вы мне ущерб возместите.

— И много вы им ущерба насчитали? — скривила губы Эмма Анатольевна.

— Сколько было, столько и насчитал. Ни полушки не прибавил. Сто восемнадцать целковых.

— А вам в голову не пришло, что для них это, может быть, целое состояние?

— И что теперь? Почему я прощать должен? Мне деньги, между прочим, не с неба падают. Я пусть и начальник, но у себя в кабинете штаны не просиживаю. Мотаюсь по объектам, слежу, чтобы всё вовремя делали и качественно. Иной раз и сам за сварочный аппарат берусь, показываю, как надо… Так что цену рублю знаю.

— И чем закончилось? Заплатили они вам?

— А куда б они делись! Заплатили. Плакались, что в долги пришлось залезть, последнее продать, но мне какая печаль? Они мне не родня, не друзья… А за свои ошибки каждый должен сам расплачиваться. Разве не так?

Помолчали. Если кто и не был согласен с товарищем Калинниковым, то не нашел нужных доводов, чтобы опровергнуть его суждения.

Эмма Анатольевна вперила взгляд в Юлечку.

— Остались только вы. Говорите. Не факт, что мы все доживём до завтра, так что у нас сегодня вечер признаний.

Юлечка не противилась. Во-первых, бестактно было отмалчиваться, когда все вокруг без утайки поделились своими историями. А во-вторых, что ей было скрывать?

Она честно рассказала о поведении Весты-Ванды, о ее нерадивости, о комсомольском собрании и общественном вердикте.

— Получается, и ты вся такая невиноватая? — произнес со смешком товарищ Калинников.

Юлечка не удостоила его ответом. Кто бы говорил! Если и у нее, и у Славика, и у Эммы Анатольевны имелись моральные оправдания, то он повел себя как натуральный жмот. Семь шкур содрал за свой поцарапанный драндулет…

— Я одного не понимаю, — заговорил Славик, когда откровения подошли к концу. — У каждого из нас были конфликты с разными людьми. Почему же нас собрали вместе?

— Погодите, — остановила его Эмма Анатольевна и обратилась к Юлечке: — Вы сказали, у этой вашей Ванды внешность была нерусская?