Медленно из-за нарастающего внутреннего напряжения Николас открыл дверь и попал в кабинет Георгия Александровича.

Стало понятно, по какой причине тот не отвечал. С этим не справиться, когда ты лежишь в луже собственной крови с выпученными глазами и синим лицом.

Картина, пусть и ужасная, не напугала. Она лишь вызвала смешанные чувства грусти и разочарования.

Николас осмотрел кабинет государственного служащего. Скромно. Массивный стол со стопками бумаг. На столе брошено перо с засохшими чернилами на конце — явно что-то писал. Но самих записей не видно. Кожаное, с потертостями кресло. За ним большое окно с отодвинутой портьерой. Стекло целое. Рядом шкаф со стеклянными дверцами и аккуратными стопками бумаг внутри. И много пепельниц. Николас насчитал четыре. Одна возле окна, вторая на столе. Еще две в шкафу на разных полках. И все до отказа забиты папиросными бычками, кроме той, что на столе. Бычки были разбросаны вокруг. В голове не укладывалось, как такой аккуратный, судя по стопкам документов, человек мог позволить себе раскидать по кабинету мусор.

Николас подошел к телу и опустился на одно колено.

Тонкая красная полоска на шее запеклась. Но кровь натекла из другого места. На лбу виднелась потемневшая ссадина. Нос распух, лицо исказила жуткая гримаса — тонкие губы растянулись в стороны, обнажив окровавленные зубы. Глаза с ужасом глядели прямо перед собой. Правая рука была вывернута в другую сторону, а три из пяти ее пальцев распухли и почернели. Других видимых ран Николас не заметил, потому решил, что серьезное ранение было в спине или шее. Откуда и набежала вся эта кровь.

Писатель поднялся и отошел к двери. В мыслях постепенно возникала картина.

Быстрыми шагами он подошел к креслу и сел. Осмотрел еще раз комнату. Третий этаж, окно закрыто, стекло цело. Значит, убийца вошел через ту же дверь, что и Николас.

— Кто вы? — Николас встал и изобразил удивление на лице. Он попытался принять роль жертвы на себя.

Вымышленный убийца вышел в центр комнаты.

— Гляньте в окно! — сказал Николас жутким злодейским голосом.

— Что же там? — ответила жертва и глупо подошла к окну, подставив спину под удар.

— Бред! — сказал сам себе Николас.

Почему Георгий Александрович встал? Почему был испуган? И как убийца мог незаметно зайти за спину?

— Тогда так! — Он спрятался за портьерой. — Жертва вошла, села, на шею накинули удавку. — Николас сел в кресло, схватил руками шею. — Жертва вырвалась, но далеко убежать не успела. — Удар!

Писатель ударил кулаком по ладони. Взгляд упал на пепельницу. Точно! Его оглушили — и он упал.

Николас вернулся к телу.

— Говори, иначе я сломаю руку! — прорычал он, другой причины сломанной руки не нашел. Хотя именно поэтому, вероятно, жертву не удавили сразу. С ним говорили, а значит, у него был шанс освободиться.

— Георгий Александрович, ватрушек не было… — Женский голос зазвучал в коридоре и тут же смолк.

Обладатель голоса явно начал тревожиться, решил Николас.

— Ваше благородие, с вами все в порядке? — Голос медленно приближался.

Хуже всего то, что эта женщина могла увидеть писателя в компании с трупом. А значит, легко предположить, что убийца именно Николас. К тому же, зная методы сыскной полиции, им этих обвинений явно хватит, чтобы посадить писателя в тюрьму.

Попадаться ей никак нельзя. Да и шанс у Николаса оставался. Он прикинул в голове, что женщина, увидев труп, обязательно позовет участкового, а значит, будет возможность улизнуть без свидетелей.

Других вариантов, кроме портьеры, не было. Николас встал за нее точно так же, как это сделал убийца. Женщина открыла дверь и вошла в кабинет. Она не обратила внимания, что портьера все еще шевелится. Ее внимание приковало к себе тело на полу.

Как ни старалась она сдержать эмоции, у нее ничего не вышло. Она открыла рот так, что виднелись дальние зубы, и после нескольких секунд тишины выдала ужасный вой. Николас сморщил лицо. Хотел бы закрыть уши руками, но боялся двигаться. Ведь найди она его за шторой, то никакие отговорки не помогут.

— Батюшка! Георгий Александрович! Что же с вами?! — Она опустилась на колени перед телом. Край длинной юбки испачкался свежей кровью, но горничная не заметила.

— Зови городового, — шептал Николас в надежде на то, что она уловит его мысль.

— Как же так вышло?

Началась настоящая истерика. Горничная кричала, рыдала, всхлипывала, затихала и снова взрывалась эмоциональной бурей.

Спустя пятнадцать минут, когда Николас уж было решил, что никогда не покинет этот злосчастный кабинет, горничная додумалась до городового.

Она продолжила разговаривать с человеком на полу, словно он был живой.

— Я позову врача и полицейского, они знают, как поступить в такой ситуации. — Ее голос дрожал, а частое дыхание указывало на то, что женщине грозит обморок.

Только подумал Николас, что совсем некстати, как в кабинете раздался грохот. За ним последовала тишина. Ни всхлипов, ни обращений к Богу, ничего.

Николас с осторожностью выглянул из-за шторы. Женщина лежала рядом с телом. По белому фартуку горничной медленно расползалась кровь. Благо это была не ее кровь.

Стараясь не шуметь, Николас подошел к двери и вспомнил причину своего визита. Фотокарточка. Он мысленно хлопнул себя по лбу. Как же он мог забыть? Вряд ли он где-то раздобудет другой снимок.

Но что, если горничная очнется? Тогда надо действовать быстрее.

Помня слова Георгия Александровича о том, что он носит снимок с собой, Николас стал шарить в его карманах. Начал с внутренних карманов пиджака, но, кроме пачки папирос, ничего не нашел. Следом проверил брюки. Испачкал правую руку в крови жертвы. Посмотрел на горничную — та все еще лежала без чувств.

Каким же он был дураком, когда отказался от снимка в своем кабинете. Сейчас не пришлось бы участвовать в такой опасной затее. И ради чего он рисковал? Выходит, что ради пустых карманов.

Переполняемый досадой, он потер виски. Головная боль приближалась, точно громовой раскат, и молния уже сверкнула.

Если фотография хранилась в кармане, то она исчезла. Можно было обыскать кабинет. Но на такую удачу Николас рассчитывать не мог. Он уже дошел до двери, когда позади услышал слабый женский голос.

— Вы кто?

И черт его дернул обернуться со следами крови на лице.

Из письма Петра Алексеевича

Никогда бы не подумал, что жизнь моя, дорогая Елизавета Марковна, наполнится