– Нет.

– Но это явно был он, в своем белом берете… Впрочем, мост позади нас еще виден. Подождем, пока господин Мару не появится.

– Зачем мы станем ждать? Ведь если есть какая-то опасность, она в Монастыре.

– Верно. Поспешим.

Охваченные дурными предчувствиями, они ускорили шаг, потом, не сговариваясь, побежали – до такой степени их опасения усиливались по мере приближения к цели.

Островок вновь сузился, перегороженный низкой стеной, ограничивающей владения Монастыря. В этот миг оттуда донеслись крики.

Онорина воскликнула:

– Зовут на помощь! Вы слышали? Кричала женщина. Это кухарка Мари Легоф.

Она подбежала к воротам, выхватила ключ – но руки у нее дрожали так сильно, что ей никак не удавалось попасть в скважину.

– Через пролом! – решила она. – Сюда, направо!

Пройдя сквозь дыру в стене, женщины оказались на широкой, усеянной обломками камней лужайке; извилистая тропка то и дело терялась среди зарослей плюща или в густом мху.

– Идем, идем! – надсаживалась Онорина. – Мы здесь!

Потом вдруг добавила:

– Крики стихли… Это ужасно! Бедная Мари Легоф!

И, схватив Веронику за руку, предложила:

– Нужно обойти здание. Фасад с другой стороны. Здесь двери и ставни всегда заперты.

Однако Вероника, зацепившись ногою за какой-то корень, упала на колени. Когда она поднялась, бретонка уже огибала левое крыло. Вместо того чтобы бежать следом за ней, Вероника бессознательно бросилась к дому, взбежала на крыльцо и, наткнувшись на запертую дверь, принялась барабанить в нее кулаками.

Последовать примеру Онорины и обогнуть здание казалось ей потерей времени, которую никак не удастся восполнить. Видя, однако, тщету своих усилий, она уже решилась было последовать за бретонкой, как вдруг в доме, у нее над головой, вновь раздались крики.

Это был голос мужчины, и, как показалось Веронике, она узнала отца. Молодая женщина попятилась. Внезапно одно из окон второго этажа распахнулось, и в нем показался господин д’Эржемон с перекошенным от ужаса лицом.

– На помощь! – задыхаясь, крикнул он. – На помощь! Чудовище! На помощь!

– Отец! Отец! – в отчаянии воскликнула Вероника. – Это я!

Господин д’Эржемон на секунду опустил голову, но, не увидев дочери, попытался перешагнуть через подоконник. В этот миг за спиной у него раздался грохот, и одно из стекол разлетелось вдребезги.

– Убийца! Убийца! – завопил он, вновь скрываясь в комнате.

Обезумевшая и беспомощная, Вероника огляделась вокруг. Как спасти отца? Стена была слишком высока, забраться по ней женщина не могла. По счастью, метрах в двадцати у стены дома лежала лестница. Хотя она оказалась невероятно тяжелой, Веронике с огромным трудом удалось подтащить ее под окно и приставить к стене.

В самые трагические моменты жизни, когда разум наш пребывает в расстройстве и смятении, а тело сотрясает дрожь ужаса, наши мысли, цепляясь одна за другую, все же повинуются какой-то внутренней логике. Именно поэтому Вероника и удивилась: почему не слышно голоса Онорины, почему та не спешит вмешаться?

Потом она подумала о Франсуа. Где он? Последовал за Стефаном Мару и бог весть почему убежал вместе с ним? А может, побежал позвать кого-нибудь на помощь? И кто этот неизвестный, которого господин д’Эржемон обозвал чудовищем и убийцей?

Лестница не доставала до окна, и Вероника сразу поняла, что ей будет стоить больших трудов попасть в комнату. И тем не менее она не раздумывала. Там, наверху, слышались звуки борьбы, сопровождавшиеся сдавленными криками ее отца. Женщина начала карабкаться по лестнице, и вскоре ей удалось схватиться рукой за нижний прут решетки, ограждавшей подоконник. Заметив узкий карниз, она поставила на него колено, подтянулась и, просунув голову в окно, увидела развернувшуюся в комнате драму.

В этот миг господин д’Эржемон как раз вновь отступил к окну, повернулся – и Вероника увидела его лицо. Отец стоял неподвижно, взгляд его блуждал, а руки были вытянуты вперед в нерешительности, словно в ожидании чего-то жуткого, что вот-вот должно было произойти.

Он, запинаясь, бормотал:

– Убийца… Убийца… Так это ты? Будь проклят!.. Франсуа! Франсуа!

По-видимому, он звал внука на помощь, но тот, вероятно, тоже подвергся нападению, быть может был ранен или даже убит!

Собрав последние силы, Вероника ступила ногой на карниз.

«Это я! Я!» – хотела она закричать.

Но крик застрял у нее в горле. Она разглядела, увидела!.. Напротив отца, шагах в пяти от него, у противоположной стены комнаты, стоял некто и медленно наводил револьвер на господина д’Эржемона. И этот некто… О ужас! Вероника узнала красный берет, о котором упоминала Онорина, фланелевую рубаху с золотыми пуговицами… Но главное, в этом юном лице, искаженном злобой, она узнала выражение, какое видела на лице у Ворского, когда на него накатывали приступы ненависти и жестокости.

Мальчик пока ее не видел. Его глаза не отрывались от мишени, – казалось, он испытывает нечто вроде свирепой радости, медля с роковым движением пальца.

Вероника тоже не издала ни звука. Ни слова, ни крик не могли отвратить гибель отца. Ей следовало сделать одно: броситься между отцом и сыном. Она резко подтянулась и перелезла через подоконник.

Но было поздно. Раздался выстрел, и господин д’Эржемон со стоном повалился на пол.

И в ту самую секунду, когда старик рухнул как подкошенный, а мальчик застыл с поднятой для выстрела рукой, дверь в глубине комнаты растворилась. Ворвавшаяся Онорина узрела картину во всей ее, если так можно выразиться, жути.

– Франсуа! – вскричала она. – Ты?!

Мальчик бросился на нее. Бретонка попыталась преградить ему путь, но борьба даже не успела завязаться. Франсуа попятился, вскинул руку с револьвером и выстрелил.

Колени Онорины подогнулись, и тело ее медленно осело в дверном проеме. Мальчик перескочил через нее и скрылся, а бретонка все продолжала бормотать:

– Франсуа! Франсуа!.. Нет, не верю… Это невозможно… Франсуа!..

За дверью послышался хохот. Да, это смеялся мальчик. Услышав его жуткий, адский смех, похожий на смех Ворского, Вероника ощутила ту же нестерпимую муку, какую она испытывала когда-то, находясь рядом с Ворским.

Она не стала преследовать убийцу и даже не окликнула его.

Внезапно Вероника услышала свое имя, произнесенное слабым голосом:

– Вероника… Вероника…

Распростертый на полу господин д’Эржемон смотрел на нее остекленелым, уже полным смерти взором.

Она опустилась на колени рядом с отцом и принялась было расстегивать окровавленные жилет и сорочку, чтобы хоть немного унять струящуюся из раны кровь, но он мягко отвел ее руку. Вероника поняла: старания ее напрасны, но отец хочет ей что-то сказать. Она нагнулась к его губам.

– Вероника… Прости… Вероника…

Это было главное, что занимало угасающие мысли старика. Она поцеловала его в лоб и сквозь слезы проговорила:

– Молчи, отец… Не нужно себя утомлять…

Но он хотел сказать что-то еще, с его губ срывались нечленораздельные звуки, в которых Вероника в отчаянии пыталась уловить хоть какой-то смысл. Жизнь быстро покидала старика. Его рассудок погружался во мрак. Вероника приложила ухо к обессилевшим губам отца и разобрала несколько слов:

– Берегись… Берегись… Божьего Камня…

Внезапно старик приподнялся. Его глаза вспыхнули последним отблеском угасающего пламени. Веронике показалось, что, взглянув на нее, отец только теперь понял важность ее присутствия здесь и испугался опасностей, которые ее подстерегали. Хриплым, полным ужаса голосом, однако вполне отчетливо он проговорил:

– Не оставайся здесь, иначе погибнешь… Беги с этого острова… Прочь… Прочь…

Голова его вновь упала. Он пробормотал еще несколько слов, которые Веронике удалось разобрать:

– Ах, крест… Четыре креста Сарека… Дочь моя, дочь моя… Распятие…

Все было кончено.

Молодая женщина почувствовала, как наступившая тишина навалилась на нее и с каждой секундой давит все сильнее.

– Бегите с этого острова, – раздался голос рядом с Вероникой. – Прочь. Это воля вашего отца, госпожа Вероника.

Бледная Онорина сидела на полу подле нее, обеими руками прижимая к груди пропитанную кровью салфетку.

– Но вы ранены! – воскликнула Вероника. – Дайте-ка я посмотрю.

– Потом… Мною займетесь потом, – прошептала бретонка. – Ах, чудовище! Если бы я успела… Но дверь