Парень с обожженной щекой (это был профсоюзный лидер, как мне сообщили) забрался на груду ящиков и произнес пламенную речь, прямо как Ленин на броневичке в апреле семнадцатого. Несколько раз прозвучало слово «революция», и тут мне стало не по себе. Толпа была сплочена, были вожаки, готовые вести людей, имелось даже оружие. Дело принимало серьезный оборот.

Да что там говорить… Димону и его команде (бритоголовые спортсмены в костюмах «Адидас») удалось поднять градус всеобщего недовольства до предела. Они умело пользовались настроением толпы, сулили всяческие «ништяки» простым людям, и те, что называется, велись на посулы. Если в начале беспорядков люди требовали мяса, масла и водки, то теперь начали выдвигать политические требования: освободить всех арестованных, отменить приказ об их увольнении, провести встречу с представителями власти. На повестке дня были отставка секретаря обкома, увольнение директора завода, проведение честных выборов и прочее…

Ведерников действовал грамотно: он разослал эмиссаров в другие районы города, где также начались митинги. В общем, рабочие приняли решение пойти в центр и взять штурмом здание обкома. Разогретая спиртным толпа приняла предложение на ура. Да, речь шла о свержении действующей власти.

Люди уже собирались выдвинуться, как тут подоспели милиция и ОМОН. Несколько фургонов перегородили проспект. Выставили живую цепь и заграждения, но все это выглядело уж слишком игрушечно по сравнению с силой, которую представляли рабочие.

Сначала силовики попытались договориться с бунтующими. Прибывший на место начальник ГУВД через мегафон приказывал толпе разойтись, угрожая расправой, арестами и длительными сроками. Люди обвиняли его в поддержке преступной власти, уговаривали перейти на свою сторону. Диалога не получилось, митингующие поставили ультиматум: либо их пропускают, либо они идут на штурм.

Секретарю обкома докладывали о происходящем каждые полчаса, а он сообщал обо всем в Москву, прося помощи, но там тянули с ответом. Между тем обстановка накалялась. Было очевидно, что милиция не справится своими силами, если люди решатся атаковать. А дело к этому и шло. И тогда секретарь обкома решил на свой страх и риск отправить на подавление бунта танки. Другого выхода, как он потом оправдывался, у него не было.

Дело заняло не больше получаса. Танки появились с другой стороны Рыночной площади, и рабочие оказались зажатыми между трех огней: впереди стоял ОМОН, с фланга теснили военные, а с тыла наседали бандиты.

Как выяснилось потом, Димон Вежливый был настроен серьезно и намеревался идти до конца. Он планировал захватить власть и уже приготовил расстрельные списки, с кем расправиться в первую очередь. В верхних строчках были все члены горкома и обкома, редакторы трех ведущих газет и много других людей, занимавших высокие посты. Можно было не сомневаться, что он выполнил бы задуманное, если бы ему не помешали…

Мы все – и зрители на мосту, и рабочие, и милиционеры, и военные – хорошо понимали: стоит кому-нибудь что-нибудь крикнуть, кинуть камень, выстрелить, как начнется бойня. Когда появилась танковая колонна, люди притихли, но напряжение не исчезло. Наоборот, многих появление военных разъярило еще больше. В толпе начали раздаваться крики: вот они как, мол, с народом.

Я словно из большого далека наблюдала, как головной танк подъезжает к краю площади, останавливается, как поднимается дуло пушки. Потом уже выяснилось, что командир колонны отказался стрелять по людям в нарушение приказа командира части, но тогда этого никто не знал. Возможно, было бы достаточно одного предупредительного выстрела, чтобы разогнать людей, а может, стало бы только хуже. Кто-то говорил, что, пальни танк в тот момент, это послужило бы сигналом, подобным выстрелу легендарной «Авроры».

Гул на площади стих, и в предвечернем воздухе установилось необыкновенное безмолвие. Все замерли. Милиционеры ждали, рабочие ждали, танки стояли. Все понимали, что настал решающий момент.

И тогда в этой необычайной тишине раздался пронзительный свист. Я автоматически отметила, что это нота ми первой октавы. Звук разносился над площадью и казался таким громким, как будто играл целый оркестр. Он вонзался в уши, притягивал внимание, и еще до того, как я увидела Антона, я догадалась – это он. Я уже говорила, что сын иногда играл и на улицах в центре, и на Рыночной площади. В тот день он оказался там. Помню, кто-то закричал: «Смотрите! Фонтан!», и люди развернулись в сторону давно не работающего фонтана в центре рынка. Там на самом верху, в гипсовой чаше, стоял человек.

В первый момент мне бросились в глаза две вещи: развевавшиеся на ветру два конца алого пионерского галстука и тонкая длинная флейта, сверкавшая серебром в лучах солнца. Антону тогда шел четырнадцатый год, но он выглядел старше своих лет и был выше большинства своих ровесников, а с такого расстояния в неверном вечернем свете мне он показался почти великаном. Звук флейты был таким громким и пронзительным, что хоть уши затыкай. Наверное, все дело было в акустике площади и правильно выбранном месте. И еще этот галстук, который словно светился сам по себе и, казалось, был не просто повязкой вокруг шеи, а настоящим полотнищем.

«Революция», – сказал кто-то у меня под ухом.

Наконец свист прекратился. Антон опустил руки, огляделся и вдруг поклонился, как музыкант перед началом концерта. Затем он выпрямился, выдержал драматическую паузу, снова поднес флейту к губам и заиграл. Это было невероятно. Звук усиливался, отражаясь от зданий, окружавших площадь, – заводоуправления и общежития, растекался вокруг, поднимался вверх, и создавалось такое впечатление, будто мы находимся в настоящем концертном зале под открытым небом.

Антон играл, а люди стояли, смотрели на него и слушали музыку, совершенно завороженные и околдованные волшебными звуками. Сначала он играл мелодии из советских мультфильмов. Они следовали одна за другой, без остановки, как длинная симфония из множества частей. Потом пошли классические вещи – Бетховен, Моцарт, Бах. Уже наступил вечер, небо засинело, запереливалось малиновыми и оранжевыми красками, по периметру площади зажглись желтые фонари, а Антон все играл и играл.

То был, вне всякого сомнения, главный концерт в его жизни. Даже если бы потом он сыграл в Карнеги-холле или другом престижном зале, это выступление не смогло бы сравниться с представлением, которое Антон дал в предпоследний день лета на Рыночной площади Бельска.

Казалось, этот невероятный и волшебный по своей силе музыкальный спектакль продолжался несколько часов, хотя, наверное, Антон играл не больше сорока минут. Я, как и остальные, замерла, околдованная звуками музыки, но в какой-то момент забеспокоилась. У меня вдруг возникло то самое чувство,