Самый убедительный кандидат — папа Егорки, к тому же бизнес-элита ничем не гнушается, как показывает практика, эти кадры способны на все. Подходит. Осталось дело за доказательствами, то есть за уликами.

И усмехнулся про себя: кто сказал, что расследовать преступление сложное дело? Но вдруг все дружно встали и потопали к выходу.

— Куда? Куда это все? — засуетился Аристарх.

— В конференц-зал, — подсказала ему девушка.

В зал Аристарх вбежал, как гончая, так как два этажа пришлось преодолеть, перепрыгивая через три ступеньки, тут впору вывалить язык на сторону, поискал глазами… Оператор уже на месте и махал ему рукой. Место — yes! Лучше не бывает. Господа чинно прошли и сели на стулья, папочка Егора тоже. Начались вопросы, Аристарх выжидал, чтобы вклиниться, руку тянул… Ну, тут принцип: наглость — второе счастье, он влез впереди девчонки, которая на пару секунд замешкалась, не надо ворон ловить:

— Скажите, господин Суворин, как чувствует себя ваш сын? Он спас жену от насильника (утка, не насильник был, а убийца, но без уток журналист как курица без перьев) и сам сильно пострадал, долго был в коме. Вряд ли в темноте ваш сын думал, что спасает жену, он спасал женщину, человека, в нашем представлении Егор герой.

С лести полезно начинать, Аристарх по опыту знал и вновь не ошибся, даже по залу прошел одобрительный шумок. Лицо Виктора Олеговича из серого приобрело розоватый оттенок, он подобрел, плечи распрямил — любит сына, гордится им. А ведь поначалу, увидев брата своей невестки, наполнялся гневом, между прочим, гнев раскрашивает кожу в разные цвета, как правило, в тусклые.

— С ним все хорошо, идет на поправку, — сказала Суворин.

— Ваша семья не пускала жену к вашему сыну, что вы скажете по этому поводу? (Еще принцип: никогда не начинай вопрос со слова «почему».)

— Ему противопоказаны волнения, — ответил побагровевший от злости Виктор Олегович, однако держался достойно и быстро находил ответ.

— Считаете, жена лишняя? Вы же молча наблюдали за сварой, которую устроили ваши жена, дочь и мать…

С места подскочила ведущая, наехала на него:

— Вы задаете третий вопрос, а положен один и по теме!

А он все же закончил вопрос:

— …вам не пришло в голову, что нужно вступиться за невестку?

Теперь охранник с рожей садиста подошел и вежливо попросил:

— Вы нарушаете протокол, пожалуйста, выйдите из зала.

Аристарх и оператор вышли, спускаясь по лестнице, партнер не одобрил его поведение:

— Чего ты прибодался к мужику?

— Я спасаю свою сестру от стервятников Сувориных, мне фиолетово, кто и что обо мне подумает.

— Ну, знаешь, сводить счеты прилюдно не дело.

Зато на канале восторг от скандальчика, тема для домохозяек супер, языком можно нарисовать мелодраматичную картину: бедная невестка и богачи-хищники, любовь и сословное неравенство, новые болезни на старый лад. Ну, как-то так.

Конец 1941–1942 год. Просто работа такая

Город взяли, собственно, его некому было защищать. На улицах, площадках, в парке везде воцарилась атмосфера тревожности, уныния, опасности. По домам ходили с проверками в сопровождении тех, кто согласился сотрудничать с оккупантами, таких нашлось немного, в полицаи подался и брат жены Назар, это задание Германа. Пришли и к нему в замок, сам градоначальник почтил его своим присутствием по фамилии Кенинг, что означает король, с узким лицом, обтянутым холеной кожей, впалыми щеками, большими светлыми глазами и узкой полоской рта. Он ходил в штатской одежде, и непременно в черной.

Герман провел экскурсию на немецком языке, слушал Кенинг внимательно, ни слова не произнес, а на балконе заинтересовался башней и как туда попасть, но спросил… на русском.

— Вы знаете русский? — удивился Герман. Хорошо, что не посылал его по-русски между немецкими фразами.

— Но вы же знаете немецкий, — сказал Кенинг. — Я бы хотел посетить донжон. Проводите меня.

— Прошу вас.

Герман повел его в комнату жены Беликова, рассказывая уже по-русски историю помещика, мистическую тоже.

Кенинг осмотрел практически пустой шестигранник, эмоций никаких не выразил, только, глядя в одно из окон, произнес:

— Отличный вид. А как попасть на самый верх башни?

— Это невозможно.

— Почему? — И Кенинг повернулся к Герману.

— Туда нет хода, я тоже не был там ни разу.

— Но как-то туда забирались? Для чего-то построена эта башня.

— Говорят, будто существовала лестница из железа, из современников мало кто ее помнит. Куда она делась… не могу сказать.

— Жаль. Но мы увидим, что там наверху. Из чего выстроен особняк… м… замок зла?

— Из песчаника, — ответил кратко Герман.

— Что это?

— Местная порода. Состоит из миллиардов песчинок, склеенных между собой каким-нибудь минеральным веществом. Недалеко отсюда карьер, где добывают песчаник, поэтому купцы и строили свои дома из этого материала.

Герман понадеялся, что немецкая голова усвоит только слово «песчинки», а из песка ничего не может быть надежным, в результате не станет претендовать на замок. Кенинг ничего больше не спросил, спустился вниз и вышел на площадку.

— Особняк великолепен, — оценил. — Вы женаты?

— Да.

— Где ваша семья?

— В эвакуации.

— Вы так боитесь нас, поэтому увезли семью подальше?

— Я увез семью, потому что бомбы падали, от войны увез.

— Что ж… Вы директор, хорошо знаете немецкий, историю края и этого дома. Предлагаю вам остаться здесь на этой же должности, будете рассказывать нашим солдатам все, что рассказали мне. Согласны?

— Разумеется.

Кенинг ушел из замка не попрощавшись, что красноречиво говорило о «великой» немецкой культуре, ушел в сопровождении двух солдат. Герман проводил его до машины, считая, что первый раунд выиграл.

Работало подполье двойками и тройками, друг с другом не связывались, Герман действовал очень осторожно.

Так и потянулись дни. Иногда забегал Василий, предлагал помощь, Герман отказывался, не желая подставлять парнишку, если вдруг что-то пойдет не так.

Новый год встречал в одиночестве. Назар приглашал, его семья тоже уехала с Катей на плоту, один и он, хотя к нему обещал прийти Василий. А Герману не хотелось ни с кем праздновать. Да и какие праздники, когда так тоскливо, так неуютно, выпил рюмку водки и лег спать.

Будни скрашивало иногда радио, если волну поймать в приемнике, но это было трудно сделать, немцы глушили радиоволны, однако информация просачивалась. Герман поднимался на второй этаж, там как будто лучше ловились советские передачи. Побед не было. Шла битва за Москву, мама осталась там, о ней ничего не известно.

Связь с семьей только устная, от них передавали ему слова Кати, а ей посланник передавал весточки от мужа, никаких