– Я и сам неплохой айтишник, – заметил Эрик недоверчиво.

– Даже спорить не буду, но одно дело просто разбираться в вопросе, а другое применять свои навыки в расследовании. Это здесь главное. Я буду постоянно с тобой на связи, ночью или днем в любое время. Единственное, предупреждаю тебя о самой большой возможной ошибке – не спеши списывать все на больное воображение людей. Поверь моему опыту, если человек видел инопланетянина или приведение, в девяносто восьми случаях из ста кто-то очень постарался, чтоб он его увидел.

– А оставшиеся два процента? – уточнил Эрик, хмурясь. Ему сейчас не нравилось абсолютно все – и хамоватый молодой опер, и грубая айтишница в возрасте, и даже город Зима, куда им предстояло лететь. Ну и, конечно, само дело, которое больше походило на злую шутку, чем на серьезное расследование. Хотя, возможно, это первое неправильное впечатление, потому как Эрик лишь вскользь просмотрел его, не останавливаясь на деталях.

– Один процент – на то, что заявитель сумасшедший, – ответил Василий Васильевич.

– А еще один?

– А еще один, что инопланетяне и приведения существуют, – первый раз Василий Васильевич улыбнулся.

Эрик открыл дверь в квартиру своими ключами, но мама уже ждала его в прихожей.

– Сыночка, ты почему так долго, что-то случилось? Я волновалась.

Эрик уже давно мог бы съехать от матери, у него была своя квартира, но он жалел ее. Понимал, что без вот этих охов и совместных ужинов она будет чувствовать себя ненужной и начнет быстрее угасать. У Эрика же пока не было семьи. Хотя почему пока, у Эрика, скорее всего, ее никогда не будет. Так уж случилось, что в силу характера или, возможно, испорченных генов сбежавшего папаши, некого Кузьмы Единички, у него была абсолютно неразвита, атрофирована способность любить. Понял он это еще в детстве, когда стал сравнивать себя с другими. Дети плакали и скучали по своим родителям, стараясь побыть с ними как можно дольше. Он помнил свое удивление, когда соседский пацан бежал навстречу к своему отцу, расставив руки, и, вскочив на него, целовал того в щетинистую щеку. Эрик же не чувствовал ничего подобного ни к своей родительнице, ни к бабушке и дедушке. Он чаще жалел их, особенно мать, как брошенного котенка у подъезда: эта неприспособленная к жизни женщина вечно попадала во всякого рода неприятности. Еще Эрик воспитывал в себе и другое чувство к матери – благодарность к человеку, посвятившему ему свою жизнь.

Позже он понял, что неспособен полюбить и противоположный пол. Мальчишки в классе влюблялись, бегали за девчонками, страдали, а он был равнодушен и не видел смысла в каких-то проявлениях симпатии. Эрик очень хорошо помнил момент, когда он наконец ощутил природную тягу к девушке, сработал инстинкт, и он обрадовался – вот оно, он все же может чувствовать, но, получив желаемое, потерял к представительнице прекрасного пола всякий интерес. Более того, она после этого начала сильно его раздражать, заглядывая в глаза и глупо ухмыляясь, и он постарался как можно быстрее избавиться от назойливого внимания. Со временем Эрик понял, что это нечестно по отношению к девушкам, и стал пользоваться услугами жриц любви. Они ему дарили физическое удовлетворение, он им щедро за это платил. Никаких неудобств. Никакой любви.

– Мам, для чего человечество придумало телефон? – спокойно поинтересовался он, снимая свое щегольское пальто в клетку и очень аккуратно вешая его на плечики. – Где причинно-следственная связь? Волнуешься – позвони.

– Я не хотела тебя беспокоить, – сказала она и потупилась, как ученица, не выучившая урок.

– Ну все. – Ему снова стало ее жалко. – Не обижайся, я виноват, забыл тебе позвонить. Помнишь, я тебе говорил про новую работу?

– Да, конечно, – мама, поняв, что сын не злится, расплылась в улыбке и тут же пошла накрывать стол к ужину. – Но ты же вроде говорил, что ничего не получилось, ты не прошел там какие-то испытания, – кричала она уже из кухни и это его неимоверно раздражало.

Эрик глубоко вдохнул. Он запрещал себе злиться на мать, однажды отчетливо осознав, что этому человеку он обязан своей жизнью, да что там, не просто жизнью – самим своим существованием. Она не бросила его, когда предали ее саму, а работала как вол, пытаясь дать сыну если не полноценную семью, то хотя бы одежду и еду, не хуже, чем у других.

Она так и повторяла всегда, когда покупала Эрику очередную вещь: «Ну, теперь, слава Богу, ты не хуже других».

Ему же эти терзания были чужды, что значит «не хуже», он лучше, намного лучше, причем априори лучше, о чем, по его мнению, не стоит даже беспокоиться, но мать все равно волновалась и старалась дать все что могла.

– Уже пару раз забегала Алька, – сказала она, поставив перед Эриком огромную тарелку с жарким. – Она не могла до тебя дозвониться, не понимаю, зачем ты с ней дружишь, девушка она беспутная, взбалмошная, плюс ее сфера деятельности… Где ты, а где она. Соседка Марья Петровна из шестой квартиры уверяет, что Альбина навела на нее порчу.

– Мам, – Эрик говорил спокойно и вкрадчиво, хотя очень хотелось закричать, – я тебе уже давно говорю, что Алька мой друг, возможно, единственный, а друзей не выбирают. Их принимают любыми, даже ненормальными, как Аля.

– Это родителей не выбирают, – проворчала мама, но тут же осеклась, покраснела и снова как нашкодивший ребенок уставилась в пол.

– И друзей тоже, мам, – примирительно сказал он. – Поэтому Алька – это мой крест. Да, она временами неадекватна и взбалмошна, но это не отменяет того, что она одна из немногих, кому я могу доверять. Она единственная меня принимала и понимала, когда никто со мной не дружил. Она преданна и помнит добро, а это ценно в нашем мире. Тема закрыта.

Эрик не рассказывал матери, что плюс ко всему, своим нынешним благосостоянием он тоже обязан исключительно Альке. Работа в университете и все его звания не давали финансовой стабильности, вот он и придумал, как зарабатывать деньги на своих способностях, сделав подставной фигурой подругу, при этом самому оставаться в ее тени.

Он открыл ноутбук и стал звонить Альке по видео.