Надо сказать, что жить с Германом год от года становилось все сложнее. Пока сын развивался, муж самым безобразным образом деградировал. Оставив попытки сделать из Антона профессионального музыканта, он потерял интерес к жизни и просто не знал, куда себя деть: перебивался случайными заработками, в основном репетиторством. С нами он почти не общался.

Дождавшись, когда сын закончит играть, Герман присел перед Антоном, рассматривая его так, как будто перед ним находилась некая машина, которую он собирался разобрать, чтобы посмотреть, что у нее внутри, и выяснить, как она работает. Он смотрел долго, но так ничего и не сказал, а ушел к себе в «лабораторию».

Антон осваивал флейту играючи. Преподаватель по специальности и концертмейстер в один голос говорили мне о необыкновенных способностях сына, прочили ему большое будущее. Сын как будто не слышал их. Он нашел себе новое развлечение – начал играть на улицах. Не из-за денег, конечно же. Как он объяснял, ему хотелось нести музыку людям, чтобы великие произведения смогли услышать все. На Фрунзенке он собирал целые толпы. Потом на такие выступления наложили запрет, и Антон перебазировался на Рыночную площадь. Это обстоятельство позднее сыграло свою роль.

Через год после поступления сына в музыкалку случилось невероятное событие. Герман как-то принес черный футляр и положил его на тумбочку в комнате сына. Мы оба поняли, что там находится. И все же содержимое превзошло все наши ожидания. Это была новая флейта фирмы Haynes.

Не знаю, поймете ли вы меня… Это все равно что подарить автолюбителю «Феррари» или «Порше» последней модели. Тем более в СССР, где подобных вещей в принципе нельзя было купить даже при наличии необходимых средств. Такая флейта и сейчас стоит баснословных денег. Оказалось, Герман обменял оставшуюся ему от матери квартиру на дом, который затем продал, а все деньги потратил на инструмент.

Антон сначала не хотел принимать подарок. Он ведь думал, что отцу до него нет дела. Он вошел в «лабораторию» и положил футляр с инструментом на столик перед отцом. Тот глянул на сына и попросил его сесть.

Я наблюдала за ними через щель в приоткрытой двери. Герман уселся напротив Антона, положил свои тяжелые руки на стол и заговорил по-немецки. Антон, давно читавший «Фауста» и другие классические литературные произведения в оригинале, отлично знал язык своих предков. Я же не понимала по-немецки и не смогла даже приблизительно уловить суть разговора.

Казалось, речь шла о чем-то обыденном, тривиальном. А между тем это был последний разговор отца и сына. И чрезвычайно важный. Они беседовали около часа. Вернее, говорил только Герман, а Антон молчал. Но в ходе разговора был один интересный момент. Проговорив с час, Герман достал из шкафа свою флейту и заиграл. Он давно не брал инструмент в руки, поэтому я удивилась и даже испугалась. Мне показалось, что он сейчас сыграет то, что исполнял на своем последнем концерте. Но это была совершенно другая музыка. Она тоже была неприятной, полной диссонансов и пронзительных нот, и она продрала меня до мурашек, однако на Антона она не произвела никакого впечатления. Он сидел совершенно безучастный. А Герман поиграл минуты две, потом прервался на середине фразы и посмотрел на сына. Антон посидел еще с минуту, вдруг резко встал, взял футляр с новой флейтой и вышел. Больше они с отцом не общались.

Новый инструмент в несколько раз ускорил развитие Антона. В музыкальной школе надо было учиться семь лет, а Антон прошел программу за три года. Преподаватель по специальности уже ничего не говорил, а только смотрел на своего лучшего ученика как на некое божество. Сын постоянно играл на городских смотрах, несколько раз выступал в филармонии, а зимой 1989 года они с преподавателем съездили в Москву на Всероссийский конкурс исполнителей на духовых инструментах, где Антон стал лауреатом первой премии. Осенью следующего года на Всесоюзном конкурсе в Ленинграде он получил приз как самый юный участник – ведь ему не было и четырнадцати!

Я с восхищением, но и с ужасом наблюдала за происходящим. С одной стороны, меня не могли не радовать успехи сына. С другой, меня пугал темп, который он взял. Занимаясь музыкой, он не бросал науку: то и дело я видела его за учебником химии, физики, биологии или математики. Он учился, учился и учился, а глаза его сверкали. Он получал неимоверное наслаждение.

В феврале 1990 года произошло печальное событие, которое можно было предвидеть. Герман простудился и попал в больницу после одной из попоек. Там у него развилась двусторонняя пневмония, а через пять дней мой муж умер. Кажется, незадолго до смерти, как будто предчувствуя свою близкую кончину, он оставил для сына письмо. Не знаю, прочитал Антон послание отца или нет. Во всяком случае, он ничего мне об этом не говорил. Интересно, где оно сейчас. Сохранилось ли?

В общем, той весной Антону исполнилось четырнадцать, а всего через несколько месяцев, в августе, произошло – как я считаю – второе по важности событие в жизни моего сына. Я имею в виду инцидент на Рыночной площади. Но до него мы еще доберемся…

3

Со смертью отца в жизни Антона произошли тектонические сдвиги. Внутри него шли какие-то процессы, которые причиняли ему почти физическую боль. Теперь я понимаю, что он превращался в другого человека. По сути дела, он рождался заново – становился флейтистом.

Долгое время мы оба не заходили в большую комнату, служившую кабинетом Герману. Только через полгода – дело было осенью, как раз после событий на Рыночной площади, – Антон открыл дверь, сел в отцовское кресло, огляделся. С тех пор он стал заглядывать в «лабораторию»: играл на рояле, слушал пластинки из фонотеки (в основном записи старинной музыки XIII–XIV веков), начал копаться в книгах и архивных записях Германа.

Жизнь Антона была четко организована. Он придерживался определенной программы, в которой не было ни праздников, ни каникул, ни выходных. Ежедневно он вставал до семи утра, отправлялся на пробежку или делал гимнастику, завтракал и приступал к учебе. Первую половину дня он посвящал физике с математикой или чтению на иностранных языках, а после обеда бежал в музыкальную школу. В августе же те самые тектонические процессы вылились в нечто такое, о чем никто не мог и помыслить.

Да, он прославился на весь город, а потом и на всю страну, когда заметку об инциденте опубликовали в центральных газетах. Популярность у Антона была бешеная. Вы даже не представляете: его узнавали