Впрочем, все было не так идеально с музыкой. Сына легко мог выдернуть из состояния музыкального транса любой шум – резкий гудок автомобиля, чей-то крик, щебетание какой-нибудь птахи за окном, жужжание мухи, и тогда он срывался с места, бросался к окну или метался по квартире в поисках источника. Он говорил, что все звуки равнозначны и составляют «музыку» мира. Герман старался не замечать таких чудачеств, считая, что все пройдет со временем.

Когда Антону исполнилось пять лет, Герман решил показать его нескольким преподавателям. Все сошлись во мнении, что мальчик действительно талантливый, но неусидчивый, с ним будет сложно заниматься. Герман настоял на своем, но получилось так, как и предсказывали корифеи: Антона никак не удавалось отучить от привычки отвлекаться. Герман был разочарован, а я вздохнула с облегчением. Я не хотела, чтобы из моего ребенка с малолетства делали дрессированную обезьяну.

Антон, конечно, продолжал играть в свое удовольствие. Теперь его никто не ограничивал, поэтому он мог отводить душу. А на следующий год пошел в общеобразовательную школу.

Первое время Антон приносил домой одни двойки. Записи в дневнике пестрели замечаниями учителей: «Занимается своими делами», «Невнимателен на уроке», «Разговаривает и балуется», «Ходит по классу», «Отвлекает других». Между тем Антон значительно обгонял других детей по всем предметам. Ведь он уже умел считать, читать и писать (правда, печатными буквами), поэтому на уроках ему было просто скучно.

Он искал развлечений и нашел выход – стал нарочно учиться плохо: выкрикивал с места не по теме, плоско острил, давал неправильные ответы назло учителям. «Отрываясь» таким образом в классе, Антон брал книги в школьной библиотеке, занимаясь по своему плану, и за год прошел программу восьмилетки.

Через год мы перевели его в специализированную школу (его приняли сразу в четвертый класс), но и там он всех обгонял: за урок делал оба варианта контрольной, мог решить любую задачу из сборника Рымкевича, химичку удивлял обширными знаниями о свойствах разных элементов, спорил с учителем истории и наизусть цитировал Пушкина и Гёте. Да, он много читал. В десять лет Антон вовсю осваивал русскую классику (Гоголь, Гончаров, Достоевский, Толстой, Тургенев) и увлекся изучением иностранных языков. Они ему давались с такой же легкостью, как и музыка. Он начал с немецкого и английского. Преподаватели давали ему кассеты, книги, учебники, и через полгода он проглатывал сказки Гофмана или рассказы О. Генри в оригинале.

Я договорилась с директором о свободном посещении, так что Антон приходил в школу, только чтобы написать контрольную или сдать экзамены за четверть. Другие родители восхищались Антоном, ставили его в пример своим детям, что меня жутко раздражало. Они не понимали, что значит быть матерью одаренного ребенка.

Меня беспокоило то, что сын был одинок. Друзей, настоящих, близких, у него не было. Ровесники сторонились Антона, а со старшими он не находил общего языка из-за возраста. Впрочем, Антон нисколько не страдал от своего одиночества и едва замечал его. Он всегда находил себе занятие, и ему никогда не было скучно с самим собой.

В пионеры его приняли в четвертом классе уже в новой школе. Поначалу Антон очень серьезно отнесся к этому событию. Накануне волновался и почти не спал, а у Вечного огня чуть не упал в обморок. Он активно участвовал в жизни дружины, но быстро разочаровался в пионерской организации. Сплошная показуха, говорил он, а реальных дел никаких. Впрочем, галстук он снял последним. Носил его почти каждый день.

Как-то к нему пристали трое старшеклассников. Антон ударил самого рослого так сильно, что обидчик попал в больницу. Приходили родители пострадавшего мальчика разбираться с «хулиганом». Сын извинился, три дня ходил задумчивый и наконец объявил, что хочет заняться боксом. Чтобы такого больше не повторялось, объяснил он. Он записался в секцию, куда ходил с перерывами в общей сложности, наверное, года три. А аттестат о среднем образовании он получил в двенадцать лет, сдав все экзамены за десятый класс на «отлично». Ну и, конечно, золотая медаль, как же без нее. Не получилось у меня удержать лошадей.

Возник вопрос: что делать дальше? Все учителя в один голос утверждали, что мальчик уже сейчас может без труда поступить в университет, убеждали ехать в Москву и подавать документы в МГУ. Впрочем, когда я спросила Антона о дальнейших планах, сын меня удивил: он заявил, что хотел бы поступить в музыкальную школу. Еще больше я поразилась, узнав о выбранной специальности. Он желал учиться именно на флейте.

Надо сказать, что в игре на фортепиано Антон достиг больших успехов. Он бы дал фору многим студентам музыкального училища. Нотную грамоту он освоил, но играть с листа не любил, зато мог на слух сыграть любое произведение, легко импровизировал, сочиняя на ходу великолепные вещи. Конечно, раньше он пробовал другие инструменты, которые ему подворачивались под руку, в том числе духовые – блок-флейту, пикколо, свирель, – они имелись в коллекции у Германа, но это все было на уровне поиграл – бросил.

Известный преподаватель из первой музыкальной школы при Бельском училище, прослушав Антона, пришел в неимоверный восторг. «Да ему в Гнесинку надо!» – повторял он. Корифей был так восхищен способностями сына, что тотчас согласился обучать его по индивидуальной программе и выдал инструмент из своей коллекции – не новую, но добротную немецкую флейту. И мне кажется, именно с этого момента началось становление Антона как музыканта. Если на фортепиано он играл хоть и легко, но без особого задора для забавы, то флейта помогла ему открыть в себе истинного художника. Никогда не забуду день, когда я вернулась с работы домой и услышала звуки, разносящиеся по квартире. Заглянула к сыну в комнату и остолбенела.

В первый момент я даже не узнала Антона. Он весь, что называется, преобразился. И дело было даже не в идеальном исполнении или красоте мелодии. Он как будто составлял единое целое с флейтой. Положение рук, ног и головы, губы, пальцы и инструмент в них – все это складывалось в единую идеальную композицию. Флейта стала тем необходимым элементом, важной деталью, отсутствовавшей все это время, которая дополнила его личность, сделала его совершенным человеком и полноценным музыкантом.

Я стояла, ловила волшебные звуки музыки, и в какой-то момент мне показалось, что Антона вдруг не стало. Он словно исчез, растворился в воздухе, и осталась только одна мелодия. Она лилась сплошным потоком, а я вбирала в себя каждую ноту и не заметила, как вернулся Герман. Он остановился в коридоре, большой, небритый, обросший, насупил лохматые брови, охватывая взглядом меня,