Дети… Они требуют неустанного внимания, радуют своими вопросами, огорчают шалостями, утешают в трудные дни. Без них жизнь бесцветна и неинтересна.

Как хорошо знали, как выстрадали это за долгие годы Мурдал и Зелиха!

И вот в доме появился сын, Мовсар. Дом наполнился голосами его друзей, весельем, смехом, шутками. Дом помолодел. Из него сразу выветрился старческий дух уныния и скуки.

Мурдал с нетерпением ждал, когда придут товарищи Мовсара, когда затеют спор, — все равно о чем — о металловедении или о новой чеченской грамматике, о прочитанной книге или о какой-нибудь девушке.

Мовсар стал богатством стариков, их сокровищем, украшением всей их жизни на склоне лет.

Они больше не ощущали себя забытыми и несчастными, когда видели, как собирается по вечерам тесный семейный круг у соседей. Больше не смотрели на них равнодушно и холодно пустые углы комнат, в которых, как паутина, сгущались сумерки, та зловещая предвечерняя мгла, которая больше всего на свете пугает одиноких людей.

Даже храп Мовсара звучал для них как музыка.

Зелиха вставала среди ночи, чтобы поправить одеяло, которое спящий Мовсар имел обыкновение сбрасывать. Поправит, постоит несколько мгновений и возвратится к себе, вся исполненная тихой радости…

Зелихе доставляло удовольствие смотреть, как Мовсар ест, как смеется, как ходит. Она была счастлива, что ей и Мурдалу удалось повлиять на Мовсара и он изменился. Стал серьезнее, реже дерется со сверстниками.

Глядя на Мовсара и видя, что он становится красивым парнем, Зелиха боялась говорить об этом мужу: в отличие от него она была суеверна и в душе считала, что можно любого сглазить. Но наглядеться на своего любимца не могла.

Обо всем этом и думал Мурдал, затягиваясь душистым дымом «Казбека».

Вошла Зелиха и остановилась в двух шагах от него с веником в руках, чтобы кротко дождаться, пока муж обратит на нее внимание.

— Ты что? — ласково спросил он, сразу же повернув к ней седую голову.

— Не знаю, как тебе сказать… — негромко заговорила Зелиха, и на глазах ее показались слезы. — Ты помнишь, помнишь, что говорил Сардал о нашем Мовсаре. Почему же молчишь?

— А что тут скажешь? — ответил Мурдал. — О таком разговоре лучше и не вспоминать…

Он сделал вид, что его вовсе не волнуют злые речи Сардала, хотя ссора острым клювом долбила и мозг и сердце старика. Он страдал еще и потому, что до боли было жаль ему Зелиху. Она, бедняжка, слышала жестокие слова Сардала. Мурдал прикурил вторую папиросу от первой, как это делают завзятые курильщики, и на этот раз дым показался ему не душистым, а горьким, и он даже поперхнулся и закашлялся.

— Когда сын начинает курить, тогда отец бросает, — попыталась улыбнуться Зелиха. — Так у вейнахов заведено.

Мурдал, желая показать, как прислушивается он к ее советам, погасил папиросу.

— Ты, я знаю, не хотел меня волновать, потому и не рассказал. И я тебя огорчать тоже не хотела. Но сейчас нет больше сил носить все это в сердце… Да и не только это… Соседи в один голос говорят, что Сардал позорит меня на каждом углу… Вот где жжет, — она провела шершавой рукой по горлу. — Но из-за этого не стала бы тебе говорить, нет… Боюсь, что злые языки Мовсару нашему уши прожужжат…

— Хватит! — оборвал ее Мурдал. Оборвал не потому, что счел неправой. Он сам заволновался и занервничал. — Успокойся!

Зелиха вышла из комнаты. Она и без того слишком много наговорила мужу. Мурдал смятенно посмотрел в окно — огромными хлопьями валил снег. И в какие-то считанные минуты снежная пелена закрыла все небо, и не осталось на нем ни клочка синевы. Глядя на мерно падающие хлопья, Мурдал вспомнил пословицу, которую любил повторять его отец: «На волны речные глядишь — ум убывает, на дождь или снег глядишь — ум прибавляется».

Из комнаты Мовсара доносились голоса его гостей. Это были Элиса и брат ее Нуха, практикант из Чечено-Ингушского пединститута Ваня Сухов и племянники Мурдала Ильяс и Хамид.

Теперь Сардал стал отпускать сыновей к брату, надеясь таким путем восстановить хоть видимость хороших отношений с ним и со временем добиться своего.

Ильяс, Мовсар и Нуха — сверстники. Все свободное время проводят они вместе. Чем-то похожи они друг на друга. Чем же? Этого Мурдал объяснить не мог.

Уйдя в свои размышления, Мурдал не очень-то вслушивался в разговор ребят. Но вот кто-то повысил голос. Старик уловил отдельные слова и с этого момента как бы включился в беседу.

Тихо подошел к окну.

— Неужели мы сегодня должны носить папахи, затягивать горло тесным, до самого подбородка воротом, застегнутым на сто сорок пуговиц, и обуваться в ичиги? — говорил Ильяс. — Что же, двадцатый век нас не касается? Мало ли о чем ворчат старики! Им бы хотелось, чтобы мы садились за дружеский стол, как они, — в исключительных случаях. Ну, например, в урожайный год. Они готовы погасить электричество и зажечь свои допотопные моргалки. И, главное, хотят, чтобы девушка и юноша сидели друг от друга за версту. Если слушать наших аксакалов, то, пожалуй, придется в конце концов ползком на брюхе отправиться обратно в пещеры и вооружиться каменными топорами!

— Дело ведь вовсе не в том, носить или не носить папаху и газыри. Да и деды наши не такие дураки. Они хотят от нас другого. Хотят, чтобы мы были мягче, душевнее, не носились со своим «я», уважали обычаи предков.

Мурдал с интересом слушал, что говорил Нуха. Очень ему хотелось, чтобы высказался по этому поводу и Мовсар. Но сын хранил молчание.

— Тебе бы этику преподавать! — усмехнулся Ильяс.

— Не обижай моего брата, — шутливо нахмурилась Элиса. — А ты, Нуха, расскажи нам лучше какую-нибудь историю.

Нуха был молод, как все его товарищи, но то ли память у него была хорошая, то ли таков уж был его нрав, что любил он всякие истории и анекдоты, а сыпал он ими, словно из рога изобилия, и, как говорится, наступая на пятки собеседнику, потому что любое слово наталкивало его на какой-нибудь интересный рассказ. И при этом начинал он всегда одной и той же присказкой: «Как говорил мой отец…»

— Историю? Хотите, я расскажу вам о Мази?[9] Впрочем, вы и сами, наверно, знаете.

— Смотря что.

— Как он проучил жадного нищего.

— Не знаем, рассказывай! — за всех ответил Ильяс.

— Ну, вот. Было это или не было,