– В архиве моего мужа было много старинных книг, – с неохотой призналась Шайгина. – Их все забрали те трое. Вы же видели пустые стеллажи в большой комнате. Вероятно, работа по теории музыки какого-то композитора. Или ноты какой-нибудь пьесы.

– Про сурка? Бетховена, – вспомнил Стаев.

– При чем тут она? – удивилась Шайгина. – Это вещь из сборника «Восемь песен». Антон часто любил играть ее детям.

– Может ли она каким-то образом воздействовать на мозг?

Стаев запнулся. Анастасия Юльевна глядела на него так, как будто вот-вот была готова рассмеяться.

– Молодой человек, музыка – это просто музыка. Звуковые волны. Она может влиять на психологическое состояние человека, но не нужно ей приписывать больше того, на что она способна. Вы наивно полагаете, что некое музыкальное произведение может обладать какой-нибудь такой особой магической силой и творить чудеса. Это не так.

– Наверное, вы правы, – согласился Стаев. – Тогда почему Антон уничтожил книгу? Наверняка в ней содержалось что-то…

– Или не содержалось ничего, – тут же возразила Шайгина. – Может быть, он сделал это в припадке гнева или отчаяния. Если бы под руку подвернулась, например, лампа или любая другая книга, он уничтожил бы и их. Просто чтоб выпустить пар. Но вы идете не в том направлении. Вы как те люди, которые приходили раньше. Они считают, что Антон изобрел психотронное оружие…

– А вы не допускаете такой возможности?

Анастасия Юльевна рассмеялась.

– Антон был музыкантом, а не военным изобретателем. Если вы ищете ключ к разгадке, то его следует искать где угодно, но только не на страницах древних книг.

– А где же?

– В личности Антона прежде всего. Да, книги играли большую роль в жизни сына. Но при помощи одной музыки не добьешься чего-то сверхъестественного. Можно ввести детей в транс, подчинить их волю. А Антон совершил какое-то открытие, прорыв, как я вам уже говорила. Узнал что-то такое, о чем другие великие умы даже не подозревают. И это открытие лежит не в сфере музыки. Она послужила лишь инструментом для достижения цели.

Стаев вспомнил рисунки детей.

– Он готовил их. К лету, к лагерю. Не так ли?

– Наверное.

– А вы никогда не слышали словосочетания «большой поход»? Что это может означать?

Анастасия Юльевна бегло глянула на следователя, отвернула голову. Ее профиль вырисовывался ясно на фоне окна. Она приготовилась ответить, но в этот момент ее прервали.

– ДЗИНЬ!

Звук был таким громким, как будто громыхнул надтреснутый колокол. Стаев вскочил. Стекло в раме разбежалось паутиной трещин. Крупные осколки повисли на бумаге, мелкие звонким градом посыпались на подоконник и на пол. Что-то ударило во входную дверь, за которой тут же пророкотали усиленные гулкой пустотой подъезда трехэтажный мат и дьявольский хохот.

Шайгина с необыкновенной прытью выскользнула в коридор. Следователь наблюдал, как хозяйка проворно накинула сталеварский фартук, нацепила очки и, схватив огнетушитель, бросилась к двери. Из охваченного огнем проема в прихожую тотчас хлынул поток дыма и огня. Пламя гудело, стремилось к потолку, радостно пожирало новый дерматин. Шайгина рванулась вперед и направила шипящую белую струю из раструба на дверь. Огонь в считаные мгновения задохнулся, зашипел и умер.

Через минуту все было кончено. Дверь еще дымилась, дерматин свисал клочьями, испуская едкую вонь, а в коридоре переливалась клубами сизая пелена. Воняло бензином, гарью и жженой клеенкой. Только тут Стаев опомнился и бросился открывать балконную дверь, чтоб устроить сквозняк.

– Уже пятый раз, – вздохнула Анастасия Юльевна. – Опять обивку менять.

– А кто это?

– Да известно кто. Мстители. Отплачивают за детей.

– Хулиганы! – Стаев прищелкнул языком. – Может, заявление напишете? Я похлопочу.

– Не надо. Пусть отведут душу. – Анастасия Юльевна одним движением устранила беспорядок в прическе и улыбнулась. – У вас еще остались вопросы?

Стаев помялся.

– Анастасия Юльевна, Антон был приверженцем коммунистической идеологии?

– Ну что вы. – Шайгина улыбнулась со снисхождением. – Галстук он носил по старой памяти. По привычке. Ну, нравилось ему. А те артефакты ушедшей эпохи он забрал из школы, когда там ликвидировали пионерскую комнату. Пожалел ставшую никому не нужной атрибутику, как жалеют бездомного котенка.

– И только? – Стаев нахмурился.

– Не совсем. Социализм привлекал Антона. Не столько как концепция, которая предусматривает обобществление средств производства, а как наиболее действенная система развития общества и воспитания личности. Ведь Антон в первую очередь был педагогом, а уже потом все остальное. В СССР, как вы знаете, пытались взрастить человека новой формации. Такого человека, который одержим не зарабатыванием денег, не личным обогащением, не удовлетворением сиюминутных прихотей и физиологических потребностей, не индивидуалиста, а общественника. Такую личность, которая возводит новый мир в интересах всеобщего блага. Он считал, что если воспитать человека правильно, то можно создать идеальное общество. Этот эксперимент…

– О как! – не удержался Стаев. – Значит, это был эксперимент! Над детьми?

Анастасия Юльевна пристально смотрела на Стаева, ее глаза сверкали.

– Антон жил и работал исключительно для людей, – отчеканила она. – Если он и производил эксперименты, то только над собой. И он бы никогда не допустил, чтобы с его воспитанниками случилось что-то плохое. Он скорее бы сам погиб, чем дал им умереть. Поэтому все произошедшее там, в бору, было сделано ради детей, во имя их и для них. Я в этом совершенно убеждена. Антон стал жертвой собственного альтруизма. Не смог остановиться вовремя. А что случилось с детьми… Повторяю, я не знаю этого. Но вместо того, чтобы искать призрачного помощника Антона, я бы посоветовала больше внимания уделить десятому отряду. Разузнать, что это были за дети, чем жили. Это откроет вам глаза на многое.

4

Домой Стаев возвращался в двенадцатом часу. Помимо вырезок из газет со статьями об Антоне капитан увозил три коробки с разными вещами: книги, тетради, фотоальбомы, ноты. В общем, все то, что не успели унести Петров, Иванов и Сидоров. Прибыв домой, капитан перетащил коробки в большую комнату и уселся перед ними.

«Сколько барахла! И зачем это тебе? Ну, книги, дневники ты, допустим, прочитаешь. Фотографии посмотришь. Музычку послушаешь. А записи на немецком? Отдашь на перевод? И как быть с нотами? Попросишь кого-нибудь сыграть? Или будешь учиться нотной грамоте сам?»

Стаев даже скривился. Только сейчас он осознал, что замахнулся на что-то невероятно грандиозное. Более того, складывалось такое впечатление, что он занимается исследованием личности вожатого, будто зоолог, изучающий