– Только откройте окно, проветрить, а то вы оба задохнетесь. И мне придется объясняться с инспектором Митчеллом.

На самом деле, послушать бы было интересно, но, во-первых, такими темпами Блэквуд меня и правда обезглавит, а во-вторых, Мэттью все равно все выболтает.

* * *

– Тук-тук? Леди Агата, можно вас почтить своим присутствием?

– Можно, почтите. Как прошел разговор?

Я выдергиваю из машинки лист и кладу написанным вниз на стопку.

– Ну… – Мэттью падает в кресло, закидывает ноги на подлокотник. – Доггер запретил мне тебе рассказывать.

– И ты его послушаешься?

Мэттью выглядит даже немного виновато – потирает шею, будто та затекла. Доггер что, дал ему подзатыльник для устрашения?

– Он был очень убедителен. – Мэттью пытается напустить на себя серьезный вид, нахмуриться, но у него не выходит. – Почему ты не рассказала, что у тебя проблемы?

– Не успела, Мэттью. Я их решала. – Убираю стопку листов в ящик стола. Мэттью никогда не интересовался, что я постоянно печатаю. Может, думает, веду таким образом бухгалтерские книги?..

– Ну, мы могли бы решить их… вместе? – Я роняю ключ, он ударяется о ножку кресла, улетает куда-то под стол. Распрямляюсь и с удивлением смотрю прямо на него. Мэттью что, хочет меня поддеть? Не похоже. Вполне искренняя улыбка.

– Мы уже пробовали, Мэттью, не вышло.

– Что-то не понимаю, о чем ты. Когда пробовали?

– Как это… Ты не понимаешь?.. – Я в удивлении смотрю на Минерву. Отвечает мне точно таким же взглядом, полным непонимания. Да даже Гомер с тромплея чуть ниже смотрит озадаченно. Философы, мыслители и поэты бессильны, когда речь идет о людской логике. О мужской логике. Она настолько загадочный зверь, что и Карл Линней его не классифицирует. Где он, кстати? А, вот. Привет, Карл. Бюст стоит на полке над дверью, и уверена, сплетничает обо мне ночами с бюстом Ньютона.[42]

– Ну, поясни, старушка, сжалься.

– Я тебе писала на фронт, правильно?

– Да.

– И ты мне отвечал?

– Да.

– Нет. – Я очень стараюсь говорить спокойно, но зачем-то беру в руки карандаш и так давлю на его концы, словно хочу переломить. – Точнее через раз. Я думала, ты просто не можешь отвечать. И когда я приехала тебя встречать на вокзал, кого я там увидела?

– Меня?

– Ты что, совсем идиот? – Откидываю карандаш от себя к черту. Не хочет ломаться, и не надо. Сломаю что-нибудь другое. – Я увидела там Люсьен, которая кричала на Амалию.

– Ты даже помнишь, как их звали?

Что ж, этого и следовало ожидать. Тяжело вздыхаю. Такая ремарка вполне в стиле легкомысленного Мэттью. А на что ты рассчитывала, Агата, на раскаяние? У него все, что было две недели назад – уже далекое прошлое. А тут ты говоришь о событиях почти пятилетней давности. Кому оно нужно, кроме тебя? Впрочем, нужно не нужно, но мой Гейнсборо как висел, так и висит в пассаже, а вот Харрингтоны своего продали года два тому назад. Возможно, это как-то связано, возможно, если не дорожишь воспоминаниями, настоящее тоже рассыпается. Впрочем, что расстраиваться, я явно была во власти детского незрелого чувства, первой влюбленности. Отвержение прошло травматично, но оно необходимо для вступления в сознательный возраст. Ведь взросление – потеря иллюзий.

– Да, помню.

– Я тогда не был готов к серьезным отношениям с тобой.

– Ну, ты же не думал, что я буду ждать, когда ты будешь к ним готов? К чему сейчас такие предложения?

– Вообще-то думал.

– Прости?

– Ты даже в Лондон не ездишь, сидишь тут, как престарелая тетушка. – Неожиданно в его голосе появляются мерзкие увещевательные интонации. – Поэтому…

Я не дослушиваю. Я встаю, он осекается. Я встаю так медленно, что сама не могу понять, как у меня это выходит. В руках откуда-то берется нож для писем. Бросаю его вниз к карандашу. Мэттью снимает с подлокотника ноги. И сводит брови.

– Ты что о себе возомнил, Мэттью? Я буду тебя ждать? Я?!

– А какие у тебя варианты, Агата? Мой дед… – Он опускает голову, как бык. Прекрасно. Давно хотелось выломать чьи-нибудь рога, но приличия сдерживали.

– Твой дед? Твой дед был баронетом. Дед! Баронетом! Не позорься!

– А у Доггера у твоего кто дед? Из работного дома кто-то?!

– Не смей. Оскорблять. Доггера. Если тебе нечем похвастаться, кроме деда баронета…

– Ах, как ты запела, графиня Харвуд! – Он вскакивает и сжимает кулаки, издевательски покачивая головой: – То-то ты перед ним скачешь. Время поджимает?

– Ты понимаешь, что и кому говоришь? Или совсем повредился в уме от величия деда баронета?

– Ах, простите, ваша светлость, как посмел!

– Пошел вон, Мэттью.

– Даже и…

– Встал и вышел, я сказала.

– Подумай, Агата. С таким характером, как у тебя…

Я не желаю это выслушивать.

– Мой характер никогда не был твоей проблемой и никогда ей не станет, Мэттью Харрингтон. Пошел вон, невоспитанный ты…

Хлопает дверью так, что бедный Линней, кажется, чуть смещается. Это моя дверь. Это мой Линней. Снова сажусь, хватаю нож и в озлоблении стучу им по стопке листов. С каждым разом все сильнее и сильнее. Я-то решила, что нехороша для него. В этом нет ничего ужасного, это правда жизни, – подумала, может, ему нравится другой тип женщин, может, он… А он, оказывается, ждал, что я буду ждать его! Я! Его ждать! Я! Агата Ласселс будет ждать Мэттью Харрингтона! Убедила себя, дура, что должна держаться молодцом и не портить многолетнюю дружбу своими никому не нужными излияниями чувств. Делала в письмах прозрачные намеки, что скучаю по нему не только как по другу. Отец говорил: мужчину на войне надо поддержать! Поддержала! Я, Люсьен и Амалия! Дура! Еще и… А-а-а!

Снова отбрасываю нож. Мое время поджимает… Поджимает мое время. Когда мое время действительно подожмет, я подожгу дом вместе с собой, чтоб он не достался побочным Ласселсам. Вот так вот. Каков наглец!

Дверь приоткрывается, набираю в легкие воздуха, чтобы закричать по-настоящему. Во весь голос. Но это Доггер. Еще его не хватало.

– Агата, это ты… была так возмущена? – Выглядит обеспокоенно.

Еще и ты меня предал, каменный ты чурбан! Ударяю по столешнице ладонью. Кабинет Доггера вообще в другом крыле! Как ты умудрился! Что-то жалобно присвистнуло в каминной трубе. Вот и не смей больше. Не так и громко я ругалась. Первый раз в жизни, можно сказать.

– Я бы хотела побыть одна, Доггер, извини.

– Хорошо, прости, что помешал.

Дверь закрывается, но не до конца. Да что ты хочешь?! Мне проверить, что он точно уехал? Хорошо! Отлично! Подхватываю с каминной