Чистильщики сапог, зарабатывающие до двадцати пяти центов в день, располагались у самого подножия социально-экономической лестницы Манхэттена 1870-х годов. Эта работа познакомила молодого итальянца с наиболее неприглядной стороной нью-йоркской капиталистической действительности, то есть с Таммани-холлом[49]. При правивших городом ирландских политиках итальянские чистильщики сапог были вынуждены не только отстегивать наличные за привилегию работать в определенных местах, но и в качестве бонуса бесплатно чистили обувь полицейских[50]. Любой рискнувший взбунтоваться против сложившегося порядка мог накликать визит к себе домой какого-нибудь отбитого на всю голову сына Голуэя[51].

У Петрозино имелись веские причины проявлять напористость: портняжный бизнес его отца потерпел полный крах, в то время как третий трудоспособный мужчина в семье – младший сын по имени Винченцо – вырос полнейшим ничтожеством. «Он был безответственным, – рассказывал Винсент Петрозино, внучатый племянник Джо и Винченцо. – Менял одну профессию за другой. Так и не нашел себя в Америке»[52]. Честно говоря, всей семье Джо недоставало его жгучих амбиций: все они, по словам внучатого племянника Винсента, были «кучкой бездельников», которые очень быстро сели на шею подростку, и даже их выживание стало зависеть от его заработка. Отец Джо, Просперо, мечтал лишь о том, чтобы вернуться в Италию, купить участок земли и дожить последние годы среди цитрусовых рощ Кампании. Но его старший сын был не таков. «Он был сосредоточен, деятелен и полон решимости добиться успеха в Нью-Йорке»[53], – вспоминал его друг Энтони Маррия.

Наряду с решимостью и грубой силой, Джо уже подростком начал проявлять признаки того, что итальянцы называют словом pazienza. Если переводить буквально – «терпение», однако в культуре Южной Италии этот термин имеет особый оттенок: держать все самые сокровенные чувства при себе, ожидая подходящего момента для их высвобождения. Pazienza являлась частью мужского кодекса поведения в Медзоджорно, защитой от угнетения и нищеты. «Pazienza не подразумевает подавление жизненных сил, – пишет Ричард Гамбино[54]. – Кодекс сдержанности, терпения, ожидания момента, тщательного планирования последующих решительных пылких действий важен для выживания… в то время как импульсивное, плохо контролируемое поведение приводит к катастрофе»[55]. Одно из проявлений pazienza – оставаться хладнокровным, почти отрешенным от всего, пока не возникнет необходимость в действии. И только в этот момент дать волю неистовым страстям.

Как-то раз Энтони и Джозеф чистили обувь перед салуном на углу Брум-стрит и Кросби-стрит[56]. Петрозино опустился на колени на свой старый коврик, начистил кожаные ботинки клиента, после чего встал, чтобы забрать причитающиеся ему пенни. Одна часть заработка пойдет на оплату жилья его семьи, другая – на еду, уголь и одежду. И почти ничего не останется для него самого и для исполнения его мечты вырваться за границы итальянской колонии.

В тот день внутри Петрозино что-то треснуло. Изумленный Энтони наблюдал, как Джозеф оторвал от тротуара свой тяжеленный ящик чистильщика обуви, с усилием поднял над головой, напрягая мощные руки, и резко бросил на камни мостовой. Ящик хрястнул и разлетелся на куски. Прохожие равнодушно обходили деревянные обломки, а Энтони уставился на напарника. «Тони, – спокойно сказал Петрозино, – я больше не буду чистить обувь. Я хочу стать кем-то».

История эта настолько каноничная в своей «американскости», что можно заподозрить, будто Энтони позаимствовал ее из какого-нибудь романа Горацио Олджера[57], в которых часто фигурируют чистильщики обуви с блеском в глазах. Но Энтони клялся, что все это произошло на самом деле. Юный Джо глубоко проникся американским идеалом. И раз уж ящик оказался безнадежно испорчен и не подлежал ремонту, Петрозино пришлось искать другие способы зарабатывать на жизнь. Но он совершенно точно больше никогда не чистил обувь ни в Нью-Йорке, ни где-либо еще.

Вспышка гнева, произошедшая на глазах у Энтони, кое-что рассказала ему о друге: за спокойным лицом скрывались сильные эмоции.

* * *

Петрозино отправился на поиски работы получше. Бродил по всему Манхэттену, наводя справки в магазинах и лавочках. Джо перепробовал несколько профессий[58]: помощника мясника, хронометриста железнодорожной бригады, продавца в шляпном магазине, биржевого маклера. Даже гастролировал по Америке в качестве странствующего музыканта, играл на скрипке далеко на Юге, прежде чем вернуться обратно на Манхэттен[59]. Но ни одно из этих занятий не дало Петрозино возможности подняться и вырваться из унизительной нищеты, которую он только и видел вокруг себя.

Наконец, когда ему исполнилось то ли семнадцать, то ли восемнадцать лет, Петрозино получил работу «белокрылого» – уборщика нью-йоркских улиц. Возможно, это не производит впечатления великого достижения, однако в те времена городское санитарное управление находилось в ведении Департамента полиции Нью-Йорка, а значит, такая работа для трудолюбивого мигранта вполне могла стать ступенькой к большим свершениям.

Петрозино посчастливилось обрести покровительство жесткого и невероятно коррумпированного инспектора Алека «Дубинщика» Уильямса, известного как Царь Вырезки[60]. Уильямс был ирландцем до мозга костей – чрезвычайно устрашающий внешний вид сочетался в нем с пугающей общительностью. Горожане мгновенно узнавали его массивную фигуру, когда он вышагивал по Седьмой авеню, патрулируя свой участок. Это был именно его участок: здесь не мог работать ни один салун, и ни один преступник не имел возможности бегать на свободе хоть сколько-нибудь долго без личного разрешения Уильямса. «Я настолько известен в Нью-Йорке, – однажды похвастался он, – что даже лошади конок кивают мне по утрам»[61]. Как-то раз, желая произвести впечатление на газетчиков, пришедших взять у него интервью, он повесил свои часы с цепочкой на фонарный столб на пересечении 35-й улицы и Третьей авеню, в самом сердце дикого, криминального района Газохранилищ, после чего неторопливо прогулялся по кварталу в компании репортеров. Когда группа вернулась к столбу, часы по-прежнему висели там, где их оставил Уильямс. Ни один из сотен преступников, обитавших в окрестности, не рискнул прикоснуться к его ценным вещам[62].

Отдельным предметом зависти сотрудников Департамента был талант Уильямса к коррупции. Он владел просторным семнадцатикомнатным особняком в коннектикутском Кос-Кобе, а также 53-футовой яхтой, и все это было якобы приобретено на скромную зарплату инспектора. На вопрос, каким образом он заработал свое состояние, у полицейского нашелся великолепный в своей бессмысленности ответ: «На японской недвижимости»[63].

Новая должность заставляла