Резкая пощечина вернула меня в холодную, сырую комнату. За ней последовала еще одна.

– Шарлотта! Слушать! Ты не мочь спать. Ты тужиться. Сейчас, Шарлотта!

– Нет, – простонала я. – Я не могу, не могу. Прошу…

Я снова закрыла глаза, чтобы вернуться в красную пустыню. Я заслужила это наказание. Я была согласна на все, лишь бы это скорее прекратилось. Пусть мой ребенок умрет и свадебное платье Ирины станет его саваном.

Ирина села за моей спиной и с нечеловеческой силой притянула меня к себе. Схватила меня за руки.

– Шарлотта. Ребенок идти. Быть готова. Надо тужиться.

Боль вспыхнула ослепительным белым солнцем, и я оказалась внутри него. Меня окружили женщины, шептавшие молитвы. Это были не Эдит и не Дайан. А Ирина. Ее мать. И мать ее матери. Я была дочерью Ирины, которая родила на свет ее внучку. Женщины ее семьи кружили, молились, приносили чай, укрывали меня полотенцами, а где-то в воздухе витал запах свежайших лепешек. Эти женщины жили, выживали, готовы были на все ради своих дочерей. Я должна стать такой же. Не дать этой линии оборваться на Бланке. Это в моих силах.

Ирина не виновата в том, что Бланка умерла. И я не виновата. Я почувствовала любовь – теплую, укутывающую. Я тужилась. Тужилась. Тужилась.

И вдруг все стихло. Ирина быстро и ловко обрезала что-то ножницами и взяла на руки крошечный сверток. Младенец был таким маленьким, что легко уместился бы в моих ладонях. Он был с головы до ног покрыт белой липкой смазкой.

– Девочка, – сказала Ирина, и голос ее задрожал. Нет, она не ненавидела меня. Но я боялась поднять глаза. Боялась снова стать плохой матерью.

Ирина сжала мое плечо.

– Ты хороший мать, – произнесла она.

Я посмотрела на нее, и нас будто бы связала тонкая, неуловимая нить. Да, не ее вина, что Бланка умерла. Ирина была неидеальна, но сделала все, что могла. Как и я.

32

Я ковыляла по коридору к отделению интенсивной терапии для новорожденных, каждый шаг давался с трудом и отзывался болью. По словам врачей, Ирина все сделала правильно, но после ее манипуляций с ножницами потребовались дополнительные усилия – теперь уже от хирургов. Мои раны зашили, из головы достали мелкие осколки стекла, на руку наложили пару швов. Питу я сказала, что это был несчастный случай: что я якобы потеряла сознание от боли и ударилась о стеклянную дверь. Поверил ли он? Я не знала. К счастью, он не стал задавать лишних вопросов.

Моя дочь, которой исполнился всего один день, лежала в прозрачном инкубаторе под лампой для лечения желтухи. Из ее носика и ротика торчали трубки, а тельце было опутано проводами. Кроме желтухи у нее выявили недоразвитость легких. Медсестра помогла мне достать малышку, и я села в кресло-качалку, надеясь ее покормить. На голове медсестры был ободок с оленьими рогами – в честь скорого Рождества. Я приподняла больничную ночнушку и приложила дочку к груди. Ее нежная кожа коснулась моей, но трубки и провода мешали почувствовать единение. А еще она пахла совсем не так волшебно, как Стелла. Ее запах был соленым и напоминал рыбный. Она так и не проснулась и не взяла грудь. Я вернула дочь медсестре.

Пит уже вез Стеллу, чтобы она познакомилась со своей младшей сестренкой, и я нервничала, как она отреагирует. Если точнее, меня тревожило, как себя поведет Бланка, поселившаяся внутри нее. Бланка привыкла к моему безраздельному вниманию и не умела делиться. Новый ребенок, из-за которого я оставалась в больнице и не появлялась дома, мог вызвать бурю недовольства.

Мы встретились у входа в отделение интенсивной терапии. Я обняла Стеллу. На ее лице застыло нечитаемое выражение. Я повела ее к инкубатору и показала новорожденную. В этот момент малышка ожила. Глазки приоткрылись, крошечные кулачки судорожно сжимались и разжимались, а лицо стало мечтательным, будто она пыталась вспомнить свой сон.

Стелла улыбнулась, и я почувствовала облегчение. Бланка всегда находила общий язык с малышами. Наверное, я зря волновалась. Стелла подарит младенцу покой, как когда-то ей – Бланка.

Мне вдруг захотелось спросить Стеллу: «Кто тот человек, которого ты так ненавидишь?» Но я знала, что это бесполезно. Бланка была рядом, внутри Стеллы, но оставалась собой. Она всегда избегала многословия и прямых ответов.

Мы оставили малышку – пусть спит – и вернулись в мою палату. Стелла достала вязание – одеяло сложного рисунка, с кисточками и узором из шестиугольников. Получалось у нее прекрасно, почти профессионально, хотя занялась она этим недавно. Разумеется, и тут не обошлось без Бланки. Я отшатнулась от одеяла.

В палату вошла медсестра с шампанским, чаем и булочками. Пит положил меня в лучший платный роддом Лондона. От нашего дома сюда можно было добраться за сорок минут на метро, а из окна открывался вид на Риджентс-парк[23].

– Как тебе имя Луна? – спросил Пит. Я оторвалась от своих мыслей и посмотрела на него. Здесь, среди измотанных матерей и снующих медсестер, он, такой ухоженный и мужественный, выглядел как красавец-доктор из мыльной оперы, которую мы смотрели с Морин.

Стелла и Луна. Звезда и Луна. Это было слишком мило, немного банально. Но Луна – действительно красивое имя, а я была слишком измучена и не могла придумать ничего лучше. Швы ныли и зудели, рука пульсировала, в голове шумело от усталости.

– Пусть будет Луна, – согласилась я. Наверное, Пит уже прикидывал, где сделать новую татуировку.

Пит налил шампанское в бокалы. Но я не ощущала праздника. Во время беременности я боялась потерять ребенка, но и представить себе не могла, что в итоге потеряю Стеллу. Она тем временем забрала все булочки, топленые сливки и ушла в ванную комнату при моей палате (еще одно преимущество частного роддома), закрыв за собой дверь.

– Нам нужно поговорить о ней, – сказала я.

– Не переживай, Рождество под контролем, – заверил меня Пит. – Завтра тебе здесь наверняка подадут обед уровня мишленовского ресторана, а мы со Стеллой как-нибудь справимся. Я вчера допоздна упаковывал подарки.

Прошлое Рождество выдалось для Стеллы кошмарным: она зажимала уши и истошно визжала, стоило кому-то запустить хлопушку. Но когда Эдит поинтересовалась, верит ли она «все еще» в Санта-Клауса, Стелла с важностью маленького профессора заявила, что, конечно, верит, поскольку квантовая физика подтверждает его существование. Ведь доставить миллионы подарков за двадцать четыре часа – не проблема для частицы, способной находиться в нескольких местах одновременно.

Внезапно я вскочила, как от удара током.

– Пит, сколько она уже в ванной?

Он задремал было в кресле для посетителей. Я крепко схватила его за руку, чувствуя, как бешено колотится мое сердце. Там, за дверью, могло происходить что угодно. Бланка могла подтолкнуть Стеллу на что-то страшное. Например, убедить ее съесть мои обезболивающие. Бланка уже доказала, что, если потребуется, она готова причинить Стелле боль.

– Вытащи ее оттуда! – крикнула я, отталкивая столик с подносом и пытаясь подняться с кровати.

– Господи, Шарлотта, успокойся. Она взрослеет. Уже не хочет, чтобы я к ней заходил. – Пит встал и постучал. – Стелла, милая, ты в порядке?

Щелкнул замок, дверь приоткрылась, и Стелла быстро выглянула наружу.

– У меня тут пикник, – сообщила она, и дверь тут же закрылась.

Пит бросил на меня изумленный взгляд.

– Она просто ест булочки. Ты меня до смерти напугала своим криком. Что, по-твоему, она там делала?

Я бессильно рухнула обратно на подушки.

– Пит, внимательно смотри за ней, пока меня нет рядом. Обещаешь? Не оставляй ее одну в ванной. Не подпускай к ножам. И к лекарствам тоже.

Пит нахмурился.

– Не будет же она себя калечить.

– Она злится, Пит. Злится так, что способна на все.

– Она только что съела три булочки. Это похоже на гнев?

– Не шути так! Я знаю, что она чувствует, потому что она показала